* * *
И мы отправились в путешествие по городу, история которого насчитывает более чем три тысячелетия, оставляя позади большинство мировых столиц. Стоит ли говорить, что временами, утомившись культурными ценностями, которые натыканы тут на каждом шагу, мы вспоминали о делах земных и забредали в магазинчики, встречавшиеся в этом городе ещё чаще.
Среди множества безделушек и сувениров, купленных нами, самыми крупными были спальный мешок и две пудовые гантели, приобретенные по настоянию Валеры. Яковлев попытался было возражать, но вдосталь насмотревшись, как перекатывается шар бицепса на руке майора Пластуна, закрыл глаза на столь неразумную трату казенных денег.
Между тем на город упала ночь. Здесь вообще становится темно значительно быстрее, чем, скажем, в Москве и уж тем более в Питере. Хотя вряд ли можно считать теменью то, что твориться в городе в эти часы. Полюбовавшись на ночную Ниццу, мы отправляемся в порт. На пирсе пустынно, и, когда мы ступаем на борт яхты с романтическим названием «Леди Белинда», нас не беспокоит ни один звук. Яхта пуста.
— Черт возьми! — ворчит Яковлев. — Куда, интересно, подевался Федерик?
— Кто такой Федерик? — интересуюсь я, наворачивая глушитель на ствол «Глока». Все это время гэбэшник осматривает кубрик[51], как будто искомый Федерик может для смеху спрятаться в шкаф.
— Федерик — капитан этой посудины.
— Анатолий Ильич, можно вас на палубу? — прошу я.
— Что? — Яковлев дергается, как ужаленный, услышав свое истинное имя, но тут же замирает, поймав глазами пистолетный ствол, нацеленный ему в лоб. — Что это значит?
— Подполковник Яковлев Анатолий Ильич, вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве генерал-майора Рыбакова. Можете ли вы сказать что-либо в свое оправдание?
До него начинает доходить смысл происходящего. Он смотрит на меня, на Валеру, опять на меня.
— Так, понятно, — губы Яковлева кривятся в злобной ухмылке. — Первое главное управление?
— Не будем играть в угадайку, Анатолий Ильич, но суть вы ухватили верно.
— Тогда, думаю, вы меня поймете. Я выполнял приказ.
— Да. Понимаем. Это, безусловно, смягчающее вину обстоятельство. Но есть одно «но»… Вот уже неделя, как мы не работаем на государство.
— Вы…вы хотите сказать, что я приговорен?
— Именно так.
— Спальник и гантели для меня?
— Угадали.
— М-да. Печально, конечно, но делать нечего! — продолжает ухмыляться он, не спуская с меня глаз.
Я гляжу в них и не вижу страха. Ненависть, волчью злобу, безысходность — да, но не страх. Он ожидает смерти с каким-то, может быть, ему самому непонятным азартом. Всегда уважал людей, проигрывающих достойно. В наши дни это большая редкость.