— А и не надо! У нас через пятнадцать минут обход, вот она и проснется, точнее, мы сами ее потихонечку разбудим… Поймите, сейчас для Ирины Генриховны важна каждая минута сна, буквально каждая!
Камера, в которую поместили Пашку Садовничего по кличке Цезарь, была одиночной. Обстановка, впрочем, мало отличалась от тех, в которых сидели его подельники: шконка, параша в углу, крошечное оконце, забранное хорошо сваренной решеткой… Впрочем, окружающая действительность Цезаря, кажется, вовсе не интересовала: всю нынешнюю ночь он провел сидючи на шконке с самым благостным видом, непрерывно распевая маршевые песенки, популярные году эдак в восемнадцатом — двадцатом прошлого столетия, коих, как выяснилось, сиделец знал великое множество.
С точки зрения молоденького дежурного охранника, время от времени посматривавшего, как и было велено, в камеру через смотровое окошко, выглядело это комично: здоровенный сорокалетний мужик, косая сажень в плечах, с красной от частых возлияний рожей, с радостной детской улыбкой на этой харе, сидит и упражняется в вокале густым, хриплым басом.
В общем, помимо того что в соседних камерах за всю ночь никто глаз не сомкнул из-за его «арий», ночь в целом прошла спокойно. Ничего плохого Цезарь не делал, никаких попыток произвести какие-либо подозрительные действия не предпринимал и выглядел вполне безмятежно, — похоже, и впрямь спятил мужик.
Тем не менее, когда охраннику сообщили по внутренней связи, что бронированная машина, на которой заключенному Садовничему предстояло отправиться на судебное заседание, прибыла, он почему-то испытал чувство облегчения и с нетерпением начал вглядываться в конец галереи в ожидании конвоиров. Кажется, конвой должен был быть усиленным… Так и есть, не менее семерых человек в соответствующей форме и в масках. Что ж, понять можно: даже если Цезарь и впрямь спятил, бандитом он от этого быть не перестал! И, дождавшись, когда странного заключенного в наручниках вывели из камеры, охранник с облегчением запер дверь, даже не потрудившись поднять шконку, на которой провел ночь Цезарь.
Всю дорогу до суда конвойные, как и было им приказано, не спускали с Цезаря глаз, хотя ни малейшей попытки как-то на это прореагировать с его стороны не было. Даже на собравшуюся возле здания суда небольшую, но шумную толпу с плакатами, требовавшими для убийцы самого сурового наказания, он не обратил ни малейшего внимания: безмятежная улыбка, с которой Садовничий покинул камеру, так и не сошла с его физиономии.
— Дурка по тебе точно плачет, — буркнул один из конвоиров, заталкивая Цезаря в камеру для особо опасных подсудимых. Этот явно свихнувшийся бандит был ему крайне неприятен, и он, дважды проверив замок, затем заглянув в специальный глазок и убедившись, что Пашка Цезарь и тут, расположившись на шконке, завел какую-то песню, с облегчением покинул конвойную. Тем более что старший офицер их группы уже входил в комнату со своим собственным ключом: дальнейшее конвоира, слава богу, не касалось. Судебное заседание, видимо, должно было начаться с минуты на минуту. Старшего офицера конвоя сопровождал его коллега-новичок, совсем молоденький сержант.