— Так «похуже» означает вовсе не то, что вы, вероятно, подумали: это не три звездочки по сравнению с пятью…
— Ничего страшного, — твердо произнес Яковлев. — Это я только с виду столичная штучка, а на самом деле — вполне выносливый и морозоустойчивый мужик.
— Ну как хотите, — вздохнул Азаров, — но потом не жалуйтесь, что, например, еда в ресторане рассчитана скорее на зверей, чем на людей… И в любом случае вначале все равно заедем ко мне — пообедать с дороги, а то мама обидится смертельно, она стряпню специально в честь вашего приезда затеяла.
— Согласен, — улыбнулся Володя. — Мам обижать вообще негоже… Поехали!
Белокурый, широкоплечий Николай Щербаков, появившийся в особняке Суриных, как и обещал Турецкий, ровно через полтора часа после звонка в «Глорию», понравился Ларисе с первого взгляда. Располагал он к себе прежде всего ощущением какой-то особой надежности, исходившей от него столь отчетливо, что она даже почувствовала, как ею овладевает нечто вроде давно позабытого спокойствия. К тому же и позеленевшее от злости лицо Нины доставило Ларисе нечто вроде злорадного удовольствия: ее постоянная слежка за ней, явно усилившаяся после гибели Вадима и Веры, вызывала уже не просто протест — настоящую ярость.
Убедившись, что ее новый охранник приступил к своим обязанностям, расположившись в маленькой, смежной со спальней хозяйки дома гостиной, Лариса удалилась к себе, впервые за эти дни не заперев дверь изнутри. Одиночество, в котором она проводила большую часть времени, Сурину само по себе совсем не угнетало: она с детства была довольно замкнутой девочкой и до появления Веры, пожалуй, никого не могла всерьез назвать своей подругой… Как доказала вскоре жизнь, лучше бы и в этом случае Лариса проявила последовательность!
Привычно заглянув за «денежное» дерево и нашарив свою фляжку, женщина задумчиво присела на кровать, но пить на этот раз не стала: рассеянно протянув руку к тумбочке, она взяла большой, обтянутый розовым атласом альбом и наугад открыла его. Прямо на нее с большого цветного снимка смотрели два смеющихся женских лица — девушки, почти полностью обнаженные, в одинаковых белых кружевных полупрозрачных плавочках и чисто условных бюстье, стояли в обнимку на фоне чего-то бархатно-синего: веселые, счастливые, совсем юные… Смоляные кудри одной перепутались с белокурыми локонами второй… Она сама, такая еще глупая и наивная, и Вера. Пять лет назад… Господи, неужели уже пять?
А ведь она, Лариса, тогда была действительно по-настоящему счастлива! Каких-то несколько недель… всего несколько недель абсолютно счастлива: не слишком ли это мало — несколько недель из целых двадцати пяти лет жизни?