— Может, у вас есть какие-нибудь соображения?
— Девушка Стаса. Все-таки суббота и он не мог в этот вечер не встретиться с ней.
— Но ведь Анна Семеновна…
— Всеволод Михайлович… — укоризненно протянула Ирина Генриховна. — Мне ли вам говорить? Одно дело, позвонила мать парня, с которым встречается эта девушка, и совершенно иной коленкор, когда с ней будет разговаривать солидный частный детектив столь представительного агентства, как «Глория».
— Вы имеете в виду меня?
— Естественно.
— Ира! — взмолился Голованов. — Вы же знаете, я не тот ходок по части женской психологии, чтобы вести подобные собеседования. Могу ведь и напортачить.
— Хорошо, — не смогла скрыть ухмылки Ирина Генриховна, прекрасно осведомленная о личной жизни бывшего спецназовца, который в первый же вечер уложил в постель мать ее бывшего ученика по Гнессинскому училищу да так и остался в ее объятиях. А ведь такой недотрогой казалась та дама. — Хорошо, эту часть я возьму на себя, тем более, что вы и правы, возможно. Еще неизвестно, как преподнесла ей исчезновение Стаса Анна Семеновна, как и о чем спросила, а это все-таки более чем деликатный вопрос.
— Вот и ладушки, — радостно произнес явно успокоенный Голованов. — Как говорится, вы — женщина и она тоже женского полу, вам и карты в руки. Кстати, что мы знаем о ней?
— Да, в общем-то, немного, — пожала плечами Ирина Генриховна. — Таня Савельева, девятнадцать лет. Студентка второго курса Полиграфического института. И… и все, пожалуй.
— М-да, не густо для серьезного разговора, — участливо вздохнул Голованов и тут же предложил: — Может, попытаться нарыть что-нибудь по ней? Чтобы знать, что за птица.
— Зачем? — удивилась Ирина Генриховна. — Забыли, что моей Нинке уже шестнадцатый пошел? И все их проблемы…
Она хотела было сказать, что проблемы подрастающих девушек — это все еще проблемы их матерей, однако вдруг резко оборвала себя на полуслове, как-то внутренне сжалась и чтобы только не встретиться взглядом с Головановым, отвела глаза в сторону. О проблемах семьи Турецких в «Глории» знали, а Всеволод Михайлович Голованов был другом Турецкого.
В салоне «шестерки» зависло молчание, которое нарушил все тот же Голованов. Он откашлялся, словно горло свое прочищал, и негромко спросил:
— Что, у вас действительно настолько все плохо? Господи, лучше бы он не спрашивал этого! Красивое лицо дернулось, Ирина Генриховна
закрыла глаза, и на нем застыла маска боли.
— Хуже некуда, — едва слышно прошептала она, почти не разжимая губ.
В салоне снова зависло тягостное молчание, которое вновь нарушил Голованов: