У нее что-то кольнуло в сердце, однако она все-таки нашла в себе силы спросить, как ни в чем не бывало:
— С Агеевым? Или, может, с Максом третью партию в шахматы заканчиваете?
— Ну-у, с ними я, положим, и в «Глории» могу выпить, а вот такой гость как…
— Турецкий? — не вынесла она этой пытки.
— Да, Александр Борисович Турецкий! И слышит весь наш разговор.
Она вдруг почувствовала, как к ее лицу прилила кровь, жарким огнем зарделись кончики ушей, и она уже не могла сдерживать рвущегося из ее груди крика. Крика души.
— Тогда пускай слышит, чтобы ехал немедленно домой! Ты понимаешь меня, домой! А не пил водку где-то на стороне.
— Ну-у, я, положим, не сторона, — с обидкой в голосе протянул Голованов. — Да и вообще…
Но Ирина Генриховна уже не слышала его. Бросила телефонную трубку и уткнулась лицом в ладони. Ее плечи и все ее тело сотрясали рыдания.
— Дура, дура, дура… — приглушенным бабьим криком кричала она и не могла остановиться.
Опустив трубку на рычажки, Голованов почесал переносицу, тяжело и обреченно вздохнул, словно тащил на себе неподъемный мешок с солью, покосился на сидевшего перед ним Турецкого.
— Все слышал?
— Ты о чем? — невинной овечкой прикинулся Александр Борисович, наполняя рюмки «кристаллов-ской» водкой.
— Ты того… — нахмурился Голованов, наблюдая за дрогнувшей рукой гостя. — Ты из себя меня не делай. Все-таки с женой твоей разговаривал, а не с тетей Дусей из заводской котельной.
Турецкий молчал. И только после того, как наполнил рюмки и поставил ополовиненную бутылку на стол, так же хмуро произнес, не глядя на Голованова:
— Оно понятно, что не с тетей Дусей. Только мне-то что с того? — На его скулах заиграли желваки и он, скорее для себя, нежели для Голованова, произнес: — Мне-то, говорю, что с того, что тебе звонила моя бывшая жена?! Тебе-е-е!..
— Ты что? — глазами изумленного барана уставился на него Голованов. — Ты чего, парень? Окстись! Ты что же, и ко мне ее уже ревнуешь.
— Да пошел ты!..
— Нет, — настаивал Голованов, выложив на столешницу жилистые кулаки, — ты все-таки объяснись. А то ведь…
— Что, в морду вмажешь? — скривился в вымученной ухмылке Турецкий.
Усмехнулся и Голованов, бросив на своего гостя полный презрения взгляд. Какое-то время сидел молча, уставившись глазами в стол, наконец произнес с горечью в голосе.
— Вот ведь как выходит, Александр Борисович, порой не знаешь даже, с кем водку пьешь. А вам я одно скажу: в клинику пора ложиться, в клинику неврозов.
Медленно, словно ее сдирали вместе с кожей, с лица Турецкого сползла ухмылка, он поднял на Голованова наполненные мужской болью глаза и едва разжимая губы, произнес просящим шепотом: