Обращенная к себе зажигательная речь имела определенный успех: по крайней мере, заставила встряхнуться. Кости снова очутились на месте, где им и положено. Мышцы ног сокращались исправно. По трапу самолета Валентин поднялся без понуканий и подталкиваний; правда, дважды чуть не потерял равновесие, потому что подниматься по ступенькам в наручниках ему еще не приходилось.
Кажется, придется овладевать и этим навыком… Наручники, кстати говоря, были маловаты — слишком тесны для фамильных баканинских ручищ, широких, словно у крестьянина. Может, это было сделано специально, чтобы увеличить его мучения, может, просто не нашли подходящих наручников, но факт остается фактом: руки онемели, как зуб под заморозкой. Даже мурашки, которые так раздражали его в первые часы задержания, перестали бегать в пальцах. Не видя, он затруднялся сказать, есть ли у него еще пальцы и если есть, в каком они состоянии…
— Снимите наручники, — попросил конвоиров Баканин, едва очутился в салоне самолета, который показался ему необыкновенно тесным и грязноватым, похожим отчего-то на выеденный изнутри огурец. Может, из-за того, что обивка кресел здесь была зеленая? И зеленые шторы на иллюминаторах… — Снимите, пожалуйста, я не буду сопротивляться.
Один из конвоя пробубнил что-то в духе, что инструкций насчет снятия наручников не получал.
— А чтобы довести меня до ампутации рук, такие инструкции вы получали? — настаивал Баканин.
Все-таки они были не звери. Обычные серенькие мужики, служаки, которые, возможно, даже не знали, кого им выпало везти. Тот, который говорил об инструкциях, связался по рации с кем-то отсутствующим и, выслушав, скомандовал своим людям:
— Наручники снять!
Судя по тому, как они возились, толкали и трясли его, отечность передавленных кистей не сразу позволила исполнить приказ. Зато потом Баканин почувствовал — правда, физически почувствовал — движение крови в сосудах. И на пределе силы воли удержался, чтобы не взвыть, потому что движение крови возвращалось с дикой болью, и зуб под заморозкой превратился в зуб с глубоким дуплом, в котором орудует шершавое заржавленное сверло бормашины…
Отвлеченный страданиями, которые причиняли ему — теперь уже снятые — наручники, Валентин как-то упустил момент, когда самолет, вдоволь напрыгавшись по взлетной полосе, оторвал шасси от земли и взмыл в небо. Мелкие неприятности, связанные с перепадом давления, вроде закладывания ушей, на этот раз миновали его. А ведь всегда считал, что у него слабый вестибулярный аппарат… Баканин просто сидел в кресле, осторожно поглаживал одна о другую свои непослушные синеватые, в багровых пятнышках, кисти и размышлял о том, что лучшее средство от шалостей вестибулярного аппарата — чрезвычайная ситуация. Ему доводилось читать, что заключенные в концлагерях временно избавлялись от прежних болезней — инстинкт выживания, активизировавшийся в сложных условиях, побеждал хворь. Зато после освобождения все старые болячки возобновлялись с новой силой, иногда приводя к смерти… Ну а ему нечего думать о смерти. Раньше смерти он еще поборется…