Коломиец сказал короткое приветственное слово и упомянул, что час назад звонил ректор, очень переживал, что не может сейчас быть в институте, и передавал гостю огромный привет. После этого он галантно повернулся к сине-зеленой спутнице Мэдисона:
— А как вам нравится в России?
— О! — сказала та. — О!!
— Неужели? — обрадовался Коломиец. — Что же именно? Наша великая культура? Природа? Или, может быть, мужчины?
Американка серьезно кивнула:
— Русские мушины умеют ухаживайт. Наши мушины — они палто держат, но не поднимают, — она показала, — так что надо еще в него сумейт… как говорить? войти, да!
Это геополитическое наблюдение вызвало в зале исключительно одобрение.
— Господин Мэдисон, — сказал Коломиец, подразумевая дежурный комплимент, — что вы думаете о российском кино?
— Да нет никакого кино, — буркнул знаменитый режиссер.
— То есть как это?!
— Никто никогда не видел настоящее кино.
— Я… я не понимаю, — пролепетал Коломиец.
— Кино отдало концы, не успев появиться на свет! — Мэдисон вскочил на ноги. — Его сразу же оккупировали другие искусства! В частности, литература заграбастала, будь она трижды проклята!!! Кино у нас сегодня — не кино, а всего лишь картинка, иллюстрация какого-то текста. А то, что на него надо смотреть, приговорило его к убогой жизни в границах живописи. Эту вторичность пытались преодолеть лучшие режиссеры, и все — тщетно, все провалились! Уразуметь подлинную природу кино, проявить его сущность никому не удалось!
Сине-зеленая подруга Мэдисона сказала ему пару слов по-английски, суть которых сводилась к тому, что надо поберечь голос, ведь впереди еще ка-стинг, съемки и все такое.
Ермилов, по привычке стоявший в дверях, подошел к Косте, который сидел поблизости.
— Он всегда такой бешеный?
— Я его видел только на одной пресс-конференции в Сан-Себастьяне, там было еще круче.
— А что это за женщина с ним? Сказал — актриса, но я что-то не припомню, хотя я, конечно, и не все его картины видел…
— Не было ее у Мэдисона, это точно, — авторитетно заявил Костя. — Это у него фишка такая, каждую новую телку как музу свою представлять.
Мэдисон тем временем, не внявший советам музы, носился по сцене и орал:
— Четыре злодеяния против кинематографа все повторяются и повторяются с маниакальным упрямством! Зависимость от литературы! Зависимость от языка живописи! Зависимость от музыкального сопровождения!
В последних рядах кто-то захлопал.
— И еще — террор и власть актера над изображением, как будто кино придумано для истерик Ни-коль Кидман! Бог кино отвернулся от нас навсегда!
— У вас есть дети? — догадался спросить Коло-миец, чтобы как-то снять накал.