Но Роланд грубо, директивно перебил его:
— У тебя растут прекрасные мальчики. Лично я на твоем месте не стал бы даже намекать им на такую чепуху: это окончательно испортит ваши отношения. Родной отец считает сыновей террористами! Я замечаю, в последнее время ты чересчур далек от Кирюши и Ростика…
«А ты чересчур близок к ним», — подумал Николай. На него вдруг навалилось воспоминание, что тесное общение Роланда с близнецами началось вскоре после того фатального скандала с невыплатой денег за дизайнерский заказ. Во рту стало сухо и противно.
А Роланд говорил и говорил, наслаждаясь своим красноречием: поминал вечное разделение отцов и детей, гвоздил Николая, который забыл свою молодость, иронически спрашивал, не обратиться ли ему к психотерапевту… Весь этот бурный, как горная река, монолог преследовал одну цель: убедить Николая в том, что ему все померещилось. Он отчетливо это понимал и в ответ на убедительные словеса морщился, как от зубной боли. Какая боль хуже: зубная или душевная? Зуб можно удалить, а вот душу… Душа удаляется только по смерти. Но с некоторыми, возможно, это происходит раньше? Ходит человек, разговаривает, производит хорошее впечатление, а на самом деле это всего лишь тело без души… Дослушивать, что там еще изобрел Роланд, пожалуй, не стоило:
— Ладно, Рол. Считай, ты меня успокоил. Пойду…
— Иди, иди домой, Коля. Выспись хорошенечко.
— Пойду! — несмотря на попытки сдержаться, вспылил Николай. Весь этот засасывающий круговорот вранья его удручал. — Пойду к своему другу! Единственному настоящему другу! Он не скажет, что это чепуха!
Стеклянная дверь тяжело хлопнула, отсекая его от тепла кафе. Николая охватил морозный воздух, заставивший поежиться.
Глава 35 Илья Михайлович исправляет причиненное зло
Открыв дверь ключом, которым не сразу попала в замочную скважину, и войдя в прихожую, Нинель Петровна не стала включать свет, хотя здесь, вследствие пасмурного дня, было темновато: не хотелось видеть в зеркале свое отражение. Чувствовала она себя как выжатый лимон, а выглядела, надо полагать, и того хуже. Не хватало еще, увидев себя, испугаться! И без того достаточно несчастий выпало на ее долю… Снова, как на похоронах Николая, она укорила себя: «Вокруг тебя мир рушится, а тебя волнует собственная внешность!» Но что поделать, Нинель Петровна оставалась женщиной. Из нее получилась не слишком красивая подруга жизни художника и, как выяснилось лишь недавно, плохая мать, но при этом она была женщиной и, что бы ни случилось, не прекращала быть ею.
Первым делом, не присаживаясь на галошницу, Нинель Петровна сбросила черные строгие демисезонные туфли, в которых было слишком тесно усталым распухшим ногам. Потом швырнула в угол большую сумку, которая тяготила ее, хотя была практически пуста. Думала на обратном пути купить хлеба, но забыла: до хлеба ли ей теперь? Близнецы в прокуратуре. Их допрашивают уже не один час. Домой не отпустили: сказали, будут завтра с утра допрашивать. Может, и сегодня отпустят, если они скажут правду. А какую правду они должны сказать?