— Больно скоро, дядя, — засмеялся Виталий. — Один пить надумал?
— Ни боже мой! С другом! — Анашин хлопнул Виталия по плечу. — Сей момент! Ты мне трояк, я бутылку! Пойдёт?
— Сразу так и бутылку?
— А как же? — Анашин хитро подмигнул. — У нас это дело поставлено, будь уверен.
Виталий с интересом посмотрел на него.
— Ну, держи, раз так.
Анашин схватил деньги и мгновенно исчез в кустах. Потом тут же появился снова, держа в руке облезлую дерматиновую сумку.
— Вот это да, — заставил себя восхититься Виталий.
«Если придёт Иван, всю мне музыку испортит», — с беспокойством подумал он и предложил:
— Давай только отсюда умотаем. А то ещё придёт кто. Орал небось так, что в деревне слышно было.
— Участкового запужался? — хихикнул Анашин и тут же согласился: — Верно говоришь. Тут покой нужон. Пошли. Я 'место знаю. Все одно мне в деревню сейчас вертаться не с руки. Дельце есть, — он много значительно подмигнул.
— Погоди, — остановил его Виталий. — Ты мне сперва спину обмой. Жжёт, окаянная.
— Давай, милый, — с воодушевлением откликнулся Анашин. — Давай.
Виталий стянул порванную рубаху.
Через минуту они уже шли по узенькой тропинке, извивавшейся среди кустов и все дальше уходившей куда-то в сторону от реки.
Вошли в лес. «Тот самый», — подумал Виталий. Лес был старый, сумрачный и запущенный. То и дело приходилось обходить поваленные деревья или развалившиеся, гнилые пни с огромными муравьиными кучами, продираться через кусты и груды валежника. Пахло прелью, нагретой хвоей и какой-то травой.
Наконец Анашин остановился на маленьком, солнечном пятачке среди кустов и, поглядев по сторонам, решительно объявил:
— Тут давай.
Он бережно достал из сумки большую зеленоватую бутылку с мутной жидкостью, заткнутую скрученной газетой, потом полбуханки чёрного хлеба, несколько белых головок молодого лука с зелёными, обломанными перьями и никелированную помятую кружку.
«Самогон, — подумал Виталий. — Где, интересно, он его раздобыл, сукин сын».
Разложив все на траве, Анашин налил в кружку самогон и протянул Виталию.
— Держи, милый. А я уж прямо из неё, грешной, — он кивнул на бутылку.
Чокнулись.
Запрокинув бутылку, Анашин долго от неё не отрывался, острый кадык его равномерно дёргался на худой, грязной шее. Виталий лишь пригубил кружку и незаметно выплеснул самогон в траву. Затем стали закусывать.
Анашин с надрывом жаловался на свою загубленную жизнь, на жену.
— …Так, понимаешь, и норовит за пятку схватить. Чистый пёс, а не баба! И лается, стерва, с утра до ночи…
Они снова выпили.
— А ещё, — продолжал Анашин, все более распаляясь, — братан у меня есть, меньшой. Ну, головы ему не сносить. Отчаянный, ужас какой! И тоже жисть поломанная, — он злобно погрозил кому-то кулаком. — Я за Егорку глотку перегрызу. Кому хошь!