Салли знал, что умирает, но смерть не страшила его. Нестерпимые боли во всем теле, словно выворачивающие его внутренности наизнанку, постепенно притупились, и дышать тоже стало не так мучительно. Он почти привык к постоянному металлическому привкусу крови во, рту. У Салливана уже не оставалось сил думать о том, чего хотят от него люди, подвергающие его пыткам. Когда перед глазами у него сначала все странно поплыло, а потом потемнело, он почувствовал облегчение.
Сознание то возвращалось, то вновь ускользало. Какое-то время Салливан цеплялся за реальный мир, пока темнота не превратилась в серое пятно, а серое пятно затем не расплылось, обратившись в полумрак. Где-то вдали, в кружащемся тумане, виднелся слабый проблеск фонаря. Свет подпрыгивал и качался, сопровождаемый шаркающими шагами и щелканьем трещотки. Должно быть, это ночной сторож, крадучись, обходит свою территорию и проверяет, все ли спокойно. Но это ведь Севен-Дайалс. Ни один человек не отважится один выйти на улицу ночью в этом ужасном пригороде Лондона. Все знают, что здесь можно не дойти до дома живым. В этом квартале человека могут убить только для того, чтобы снять с него пиджак или ботинки. Салли услышал, как кто-то насвистывает до боли знакомый мотив. Заинтригованный, он пошел на этот призрачный свет.
Вдруг в густом тумане возник просвет, и Салли очутился перед большой деревянной дверью с металлическими петлями. Высоко над порогом висела дощечка, зловеще поскрипывая на ветру. Внезапно Салливана охватила дрожь, он зябко поежился и застегнул пиджак на верхние пуговицы.
Хотя краска на вывеске местами облупилась и потрескалась, можно было разглядеть, что на ней изображены роза и корона. «Роза и Корона». Салли, не мигая, смотрел на закрытые двери знакомой таверны, где эль разбавляли водой, барменши были неулыбчивы и нерасторопны, а посетители – большей частью воинственно настроены и драчливы. Откуда-то налетел сильный ветер и дунул Салливану в спину, словно подталкивая его вперед. Он открыл дверь и из ночной темноты вступил в полумрак кабака.
– А, вот и ты, дружище!
За вторым столиком справа сидел Филипп – живой и невредимый. На столе перед ним стояла большая кружка эля. Филипп был закутан в плащ, скрывавший его грудь.
Вне себя от радости, что снова видит своего дорогого друга в добром здравии, Салли поспешил к его столику. Пожав его мускулистую руку, он воскликнул:
– Филипп! Господи Иисусе! Как я рад тебя видеть, старина! – Но неожиданно в его памяти промелькнули страшные картины. Его старший товарищ, лежащий бездыханно в луже крови. Его любимица Эвелина в траурном черном облачении. Страшная боль от пыток, которым его подвергают. Эта боль раздирает его грудь, пронзает его руки и ноги. Ему трудно дышать. Затем – также неожиданно, как возникли, – мучительные воспоминания исчезли, рассыпались в прах, оставив Салливана в состоянии крайнего замешательства.