— Но Буга Захарчук вам не доверяет. Как вы считаете, почему?
— Буга не из наших. Это тонкий вопрос. У него другой менталитет. Он и тебе не доверяет, поверь. Буга хороший человек, честный человек, я его люблю, но он устроен по советскому трафарету. Помнишь был такой строй — советский? Он доверяет только тем, у кого ни гроша за душой. Это христосик коммунячьей выпечки. Да, он работает на нас, пока мы платим, но в час "X" выступит против нас. Не обольщайся на сей счет.
Сумской не обольщался, ему было грустно слушать банальности. Суть исторического момента, смешная подоплека происходящего заключалась в том, что воевать приходилось со своими, а опираться в этой войне на чужих, на тех, кто никогда не станет братом по духу. Таковы правила вечной азартной игры по переделу мировых богатств, которые не менялись тысячелетиями. В смутные роковые эпохи, когда кровь лилась рекой, в выигрыше оказывался тот, кто не страшился перерезать родовую пуповину, спалить собственный дом, чтобы потом на пепелище, на обугленных костях нарастить свежее мясо новой жизни.
— Нам не доверяет не только Буга, — усмехнулся Сумской. — Чем-то мы насолили и Самарину, хотя по вашему раскладу, Семен, он нам выходит роднее родного. Или он тоже советский человек?
— Ты абсолютно прав, сынок. Самарин наш человек, но у него другой размах. Ты еще не дорос до него.
К примеру, он сейчас, я слышал, замахнулся спекульнуть Сибирью. Там даже вчерне пахнет триллионами долларов. Впечатляет, не правда ли? И все же его трагическая ошибка в том, что не разбирает, кого бьет. Лишь бы не стояли на дороге. Так нельзя. Когда-нибудь он на этом споткнется. Но нас с тобой, Боренька, это не касается. Для нас самое разумное потихоньку отойти в сторонку, если удастся.
— Удастся, — сказал Борис Исаакович. — Чутье мне подсказывает, что он пробуксовывает.
— Может, задержишься на денек? Вдруг он на Шахове остановится?
— Знаешь же, что нет. Он выкосит всю цепочку...
Где-то там Кларушка запропастилась...
Жена никуда не запропастилась, но, вопреки запрету мужа, зазвала подругу Агату, наперсницу девичьих тайн, и теперь они балдели на кухне за бутылкой "Камю". Обе раскраснелись, как помидорины на грядке. Агата с блудливым видом сосала шоколадную дулю, а его жена, сама похожая на подтаявшую конфету, нежно обнимала подругу за талию. От этой мерзкой картины у Бориса Исааковича запершило в горле, словно при катаре. Агата была одной из самых известных столичных куртизанок, прелестной, как сказки Шахерезады, и порочной, как черная месса. При одном взгляде на нее у брезгливого Бориса Исааковича начинался зуд. Он понять не мог, каким образом распутная бабенка втерлась в доверие к его простушке жене, но вот уже с полгода натыкался на нее во всех углах. Избавиться от нее было непросто, а может быть, вообще невозможно.