— Постараюсь, чтобы были не хуже, а лучше тех.
— И я займусь неотложным делом — посплю. — Гамов пошёл к двери и остановился. Он что-то хотел сказать и не решался — редкий случай у этого человека. — Семипалов, скажите… нет, лучше потом!
— Лучше сейчас. Нас ждут трудные расчёты. Не хочу забивать голову мыслью, что у вас какие-то нерешённые вопросы ко мне.
— Тогда скажите — вы ревнивы? — Он поспешно добавил: — Не поймите меня превратно. У вас такая красивая жена… Хочется чисто академически узнать, как держатся мужья, имеющие таких жён?
— Да, ревнив! — отрезал я. — И даже очень. И скор на драку за Елену! Надеюсь, вы не собираетесь отбирать у меня жену?
— Можете быть спокойны! Женщины не моя стихия. Красивые — тем более! — Гамов засмеялся. И вышел из салона.
Никто из нас четверых, оставшихся в салоне, не понял странного вопроса Гамова. Я уже говорил, что Гамов видел в своей сложной игре с судьбой на много ходов дальше любого своего противника. Скоро все в этом убедились — и друзья, и враги. Но что он заранее рассчитывает победные ходы в ситуации, которой ещё нет, которая почти неосуществима, о которой и помыслить почти невозможно — нет, о такой его способности даже самые верные его поклонники не догадывались.
А был именно такой случай! Он мысленно видел несуществующую, мало вероятную ситуацию — её надо было ещё сотворить в нескором будущем — и рассчитывал для той далёкой ситуации точные ходы, наповал сражающие противника.
Когда мы подъезжали к вокзалу, Гамов вдруг разнервничался.
— Семипалов, вы всё предусмотрели?
— Абсолютно всё и даже немного сверх того.
В отличие от него я был спокоен. Он видел грядущее много лучше меня. Но в том, что меня окружало, я разбирался точно.
Мы ехали из Забона в Адан захватывать власть.
Конечно, причины поездки на официальном языке звучали по-иному. Командование корпуса, объединившего добровольные дивизии «Стальной таран» и «Золотые крылья», вызывали в правительство для отчёта о боевых действиях в тылу врага.
Гамов уединился в купе — ещё раз поправлять доклад. Я со штабными работниками и Прищепой в последний раз прикидывал, где у нас позиции послабее и где прочней. Если изъяны в наших расчётах и имелись, то не такие, чтобы существенно повредить плану.
И ещё до полуночи мы разошлись по своим местам. Я спал эту ночь спокойно. Думаю, что и Пеано и Гонсалес не терзались сомнениями, прогоняющими сон. О Павле Прищепе этого не скажу. У него ночь — лучшее время для связи со своими людьми в столице, и он в Забоне с утра разговаривал с ними по своему загадочному аппарату.