И простить тоже не мог.
— Я не смогу, — сказал я хрипло, не своим голосом. — Извини.
Она зарыдала еще отчаяннее. Я все еще удерживался, чтобы не обнять ее.
— Наверное, причиной всему мое тупое мужское самолюбие, — продолжал я. — Хотя, если бы я не обладал тупым мужским самолюбием, то, может быть, я жил бы со своей женой, а не сходил бы с ума от желания тебя прибить. Я не смогу встречаться с тобой тайно. Это как-то унизительно для обоих. Я не смогу появляться с тобой у моих друзей, которые все это знают. Хотя и они, и я каждый день делаем вещи, может быть, гораздо худшие. Но равенство полов в моем понимании существует только у гомосексуалистов. Я не смогу уехать с тобой куда-то, потому что не готов пожертвовать тем, чем я живу. Но самое главное, что я сам никогда не смогу об этом забыть.
— Значит, ты не женишься на мне? — Она подняла лицо и слабо улыбнулась сквозь слезы.
— Мне жена не разрешает, — ответил я машинально.
— Но провести со мною ночь ты хотя бы можешь? — Она теснее прижалась ко мне. — На прощание.
— Нет, — сказал я, чувствуя, как мои руки предательски скользят по ее спине вниз. — Не могу.
— Ну и не надо, — послушно согласилась она и потянулась ко мне губами.
Надо было убить ее сразу.
В два часа ночи я вспомнил, что забыл отпустить охрану. Я оделся и спустился вниз.
— Вид у вас какой-то усталый, — с притворным сочувствием заметил Гоша. — Может, не выспались?
— Молчи, змей, — сказал я не то стыдясь, не то ликуя.
— Совсем себя не бережете, — вздохнул Гоша, садясь в машину. — Смотреть на вас больно.
1
Обычно я сплю чутко, как кошка, и вскакиваю от каждого шороха. Но в субботу я впервые за долгое время проснулся в одиннадцать часов утра. Что, в общем-то, было неудивительно, поскольку заснул я в семь. Удивительно было другое: то, что я не слышал, как она ушла. Ее не было в доме, как не было никаких следов ее присутствия. Даже чашка, из которой она вчера пила чай в гостиной, была вымыта и поставлена на место.
По станции я вызвал охранника на входе.
— Когда девушка уехала? — спросил я его, как только он, открыв дверь, просунул голову, с простодушным, вечно заспанным лицом и приплюснутым носом.
— Рано утром. А че? Украла что-нибудь?
— Покой, — ответил я.
— Че? — не понял он. Он открыл дверь шире и шагнул внутрь, чтобы лучше слышать.
— Зачем же ты ее выпустил? — продолжал я допрос.
— А она не спрашивала. Она сказала „открой ворота“, я и открыл. — Он в расстройстве почесал голову. — Я же не знал, что она что-то украла. С меня вычитать будете?
Я молчал, обдумывая, стоит ли с него вычитать, и что именно.