Прямо в коридоре на полу грудами была свалена так называемая наглядная агитация. Плакаты со слащаво улыбавшимся Черносбруевым; транспаранты, призывавшие голосовать за него, ибо именно в таком Черносбруеве остро нуждался наш обездоленный народ; размноженные на ксероксе статьи, разоблачавшие злодеяния Кулакова, и какие-то газеты. Вся эта макулатура стоила нам огромных денег.
Пока мы шли по коридору, народ почтительно здоровался со мной и уступал дорогу.
Неожиданно из-за угла вывернул подвыпивший пожилой мужик в грязной телогрейке и, решив, что я здесь главный, обдал меня перегаром:
— А где тута за сдир деньги дают?
— За какой сдир? — не понял я.
— Да мы тута всю ночь кулаковские плакаты сдирали. И еще надписи писали на домах: «Кулак — вор!»
На грубых руках мужика и на его телогрейке были заметны следы черной и синей краски.
— Тонкая работа, — заметил я начальнику штаба.
Он, кажется, смутился.
— Зря вы иронизируете, — начал оправдываться он. — Народ это воспринимает. Не все же читают газеты. А это — доходчиво.
Я не стал спорить. Мне еще не приходилось встречать чиновника, который не считал бы другого чиновника вором и не знал, что именно хочет народ.
У Черносбруева был отдельный кабинет с секретаршей. Увидев меня, он бросился обниматься.
— Ну что привез? — спросил он, едва мы покончили с троекратным лобызанием.
— Обижаете, — ответил я.
Если чиновник говорит вам «ты», то это признак доверительности. Но если вы отвечаете ему тем же, это уже дерзость.
Черносбруев мало походил на свои фотографии, которые мы развешивали по городу. Фотохудожникам пришлось потрудиться с его внешностью.
Он был маленького роста, всклокоченный, лысеющий, лет пятидесяти, с худощавым лицом и уже оформившимся брюшком. В его беспорядочной суетности было что-то мышиное.
После получения денег его любовь ко мне обычно достигала такого градуса, что я начинал опасаться сексуальных домогательств.
— Ты не представляешь, Андрюша, как мы задыхаемся без средств, — проникновенно проговорил он, придвигаясь ко мне. Его бесцветные глаза чуть потеплели, словно оттаяли.
Почему же. Я представлял. Его старший сын учился в Штатах, а восемнадцатилетняя дочь уже успела расколотить вторую иномарку. Жена открыла салон красоты, куда никто не ходил. Зато покупка здания и ремонт обошлись в четыреста тысяч наших грязных, как выражались коммунисты, украденных у трудового народа нефтедолларов. Черносбруев присваивал примерно половину тех денег, что мы ему выдавали на выборы. Слабым утешением нам служило то, что брал он не только у нас. Что-то ему подкидывал «Потенциал», хотя, зная патологическую скаредность губернатора, я не думал, что много. Да и коммерсантов своего района он ошкурил не меньше, чем на миллион.