Последним вошел Уйма. Трубы рявкнули совсем уж нестерпимо. Уйма был гладко выбрит, аккуратно подстрижен и одет в какой-то элегантный шелковый балахон, черный с серебром. А в остальном – он не изменился.
А когда он встал рядом с островитянкой, она небрежно оперлась на его локоть и Гарольд, поднявшись, приветствовал их обоих, я узнала Филумену, коварную и капризную принцессу, которую выдали замуж за дикаря – и, как видно, это пошло ей впрок…
Гарольд оглядел толпу, увидел навершие моего посоха и поманил меня пальцем. Я подошла. Уйма обернулся, и его желтые глазищи вдруг стали круглыми, как чупа-чупсы.
Он ничего не сказал. Мы обнялись на глазах всего зала. Филумена, конечно, тоже узнала меня и выдавила что-то вроде улыбки.
– Ты в самом деле вегетарианец, Уйма?
– Я создаю себе репутацию, – он оскалил желтоватые острые зубы. – Главное в политике – правильно себя поставить, жритраву!
И он так лихо подмигнул мне, что у меня стало легче на душе.
– Уйма, ты помнишь Оберона?
Вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела удержать его.
Он не успел и рта раскрыть – а я прочла ответ по глазам.
– Это кто-то из ваших?
Тяжесть, чуть отпустившая меня от его улыбки, снова навалилась на плечи – стократ хуже.
* * *
Начался военный совет. Как по мне, здесь было слишком много людей; советоваться посреди большого зала, среди толпы людей, не очень-то удобно.
Канцлер, напоказ держась за поясницу, доложил о подготовке замка к обороне. Столько-то выкопано рвов такой-то глубины, такой-то ширины. Столько-то вбито колышков, чтобы многоноги о них спотыкались. Столько-то приготовлено каменных ядер, столько-то катапульт установлено на стене. Столько-то крупы, свеклы и соленого мяса запасено в замке. Его скучный, очень подробный доклад то и дело перемежался жалобами на то, что людей мало, средств недостаточно, замок – это жилище, а не крепость, то есть не оборонительное сооружение, и он, канцлер, старый больной человек: как он может в таких условиях за что-то отвечать?
Я смотрела, как шевелятся волоски в его крючковатом носу, и вспоминала, как этот же самый канцлер допрашивал меня, перепуганную до смерти, когда я впервые попала в Королевство. Потом он отвел меня к королю… Мне захотелось зажать уши руками, как будто тысячи голосов кричали мне, что есть силы: «Оберон! Оберон! Оберон!»
Уйма тем временем сообщил, что привел две тысячи бойцов. Я вспомнила, что говорил об этих бойцах Максимилиан – «Уйму они съедят первым»… Надо было заговорить о Максимилиане, но я никак не решалась открыть рот.
– Лена, ты хочешь что-то сказать? – отрывисто спросил Гарольд. У него появилась новая манера – он говорил очень резко и сухо.