Хиршбург кивнул. Внутри у него все обмерло. Он не раз выполнял поручения, не укладывающиеся в рамки общепризнанной морали. Вскрыть могилу — не проблема, если все с толком организовать, и не грех, если не веришь ни в бога, ни в черта. Но посягнуть на покой орденской могилы, хранящий прах и тайну посвященного, — за такой проступок карают беспощадно.
Он скорописью, только ему понятными знаками набросал схему предстоящей операции, поставив в конце жирный крест. Это означало, что все причастные к операции по ее завершению подлежат немедленному уничтожению. Все без исключения: кто проводил предварительную разведку, кто непосредственно вскрывал могилу рыцаря, кто транспортировал груз, кто «зачищал» исполнителей и кто в финале ликвидировал «чистильщиков».
— Насколько понимаю, нам потребуется генетический материал самого Максимова, — подсказал он, приготовившись записать приказ.
— Этим займутся другие, — как о давно решенном бросил Винер. — Постараемся сделать это без ущерба для его здоровья. Есть масса других, более приятных и безболезненных способов, чем кровопускание в подъезде.
Женщина вынырнула у противоположной стенки бассейна, легко выскользнула из воды и легла грудью на бортик. Хиршбург, смущенный, отвел взгляд — купальника на ней действительно не было.
— Максимов должен находиться под постоянным психологическим прессингом. Но никакой угрозы для жизни. Реальной угрозы, исходящей от нас, — с нажимом произнес Винер. — Я не для того начал эту операцию, чтобы отомстить какому-то боевику.
Ладонь Винера скользнула под халат, погладила бандаж на ране. В секунду его лицо побелело, отчетливо и резко проступила морщинка в уголке губ. Он прикрыл веки, усилием воли давя в себе боль.
«Если честно, я еле сдерживаюсь, чтобы не замутить начатое дело банальной местью».
— Знаете, что чувствует человек, когда в него входит пуля? — шепотом спросил он.
Хиршбург получил осколок под лопатку в Нюрнберге,[20] но счел нужным промолчать.
— Сначала тупой удар, словно в грудь врезали битой. Онемение. Потом ощущения возвращаются. Кажется, что в тебе ворочают раскаленной спицей. Жар разливается по телу. И начинает течь горячими струйками по дрожащей коже. Лишь потом, словно сквозь туман, доходит, что это кровь. Твоя кровь. Сознание в этот миг становится кристально ясным, и с какой-то холодной отрешенностью понимаешь, что из тебя по капле истекает жизнь. Мысль эта ошпаривает мозг, как кипяток. И ты вновь погружаешься в забытье. А пробуждение воспринимаешь как чудо. Только больно, чертовски больно, и трудно дышать. Наверно, мы испытываем то же в момент рождения. И потом забываем, чтобы вновь вспомнить в момент смерти.