– Я не знаю никакой Аполонии Файгель, – пробурчала женщина. – Кто водился с ев… постойте… Файгель, вы говорите? У Фай-гелей была библиотека, здесь, у нас, она работала вот как сейчас моя дочь. Но тогда моя дочь, если б ей было столько, сколько сейчас, могла пойти только ученицей к портнихе или к парикмахеру мыть клиентам голову. И занималась бы этим до тех пор, пока кто-нибудь ей не встретился… и, в свою очередь, не загнал бы ее на кухню и к детям. Да, пан, библиотеки она и в глаза бы не видела. Я помню Файгель, конечно, помню. Но та библиотека была частная. Я помню Файгель, потому что она очень кичилась этими, ну… книжками. Вы понимаете. Тогда было другое время. Она не торговала чем попало, как все евреи в нашем местечке. Она делала то, что сейчас моя дочь, только она имела от этого намного больше денег. Она торговала по-иному.
Капитан знал, что пожилая женщина долго не выберется из проблемы торговли культурой, пуговицами, машинами, землей и фабриками, а скорее сходства или различия в получении доходов от многих диаметрально противоположных благ этого мира.
«Кто украл часы? – думал он. – Сомневаюсь, что я это когда-нибудь узнаю. И зачем мне это знать? Что бы было, если бы я разыскивал всех похитителей всех часов? Ерунда. Хотя, быть может, и не абсолютная. Эти часы были в этом местечке. Но что я знаю об этом местечке? Ничего. Пока ничего. А если бы даже знал все, то эти сведения мне бы не пригодились».
– Но Файгель убили, как убили всех наших евреев, – продолжала женщина, поскольку в маленьком местечке, раз начав, могут говорить сколько угодно. – Ей ничуть не помогло, что она была чужая для своих… чужая даже для нас. Да. Всех зверски убили… и ее… пусть их бог за это покарает… и за моего мужа.
– А что стало с библиотекой? – спросил капитан, уже ни на что не надеясь.
– То же, что и со всем имуществом евреев. Вывезли. Забрали. Мебель, драгоценности, меха, одежду, картины. Взяли и книги… Потом тот домик, в котором у Файгелей внизу была библиотека, а наверху, на втором этаже, квартира, разрушили советские танки. В сорок четвертом году, когда шло наступление. Ох, что у нас здесь делалось! Немцы и русские попеременно, три дня и три ночи. Как сейчас помню, я стояла у стены на расстреле. – Она сделала паузу и посмотрела на капитана, наблюдая за произведенным этой биографической подробностью эффектом. – Нет! Вы только подумайте! – крикнула она. – А вот стояла. Я, старая толстая баба, которая ни о чем другом понятия не имела, кроме как о мытье посуды и стирке пеленок. В меня хотели выстрелить, как будто бы я какой-нибудь важный человек. И вы бы меня уже не увидели, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Эсэсовец уже прицелился в меня, а мы стояли в ряд, нас было шестеро из одного дома. Не из этого. Нет. Я тогда жила на окраине. Возле шоссе. И поэтому наш дом переходил из рук в руки, а мы пережили ад.