Когда они уже подходили к автобусной остановке, подполковник спросил:
– Ну, что скажешь о Зинаиде Даракчиевой? Смилов пожал плечами:
– Она из тех женщин, которые и в двадцать, и в сорок выглядят тридцатилетними. А вообще меня в ней что-то отпугивает. Красива, умна, но холодна как лед. Лично я таких дамочек остерегаюсь.
– Меня в Даракчиевой интересует другое. Прямое либо косвенное отношение к убийству…
– Исключите прямую связь, товарищ подполковник. Мы зря потратили бы время, пытаясь уличить Даракчиеву в убийстве. Прежде всего ее здесь не было. Далее. С каких это пор убийцы сами стараются навлечь на себя подозрения? «Георгий был законченный подонок», «Я убила бы его, если б он не был отцом моего сына» и все такое прочее. Преступник или сознается, или отпирается. Даракчиевой ничего не стоило представить свою семью как гнездо двух влюбленных пташек, а своего мужа как обожаемого супруга. А она? Не раздумывая, выставляет себя в самом невыгодном свете. Нет, уголовщиной тут и не пахнет.
Александр Геренский кивнул. Как всегда, Смилов следовал логике его собственных мыслей.
– Если вникнуть в ход рассуждений Даракчиевой, – продолжал Смилов, – надо включить в список подозреваемых кого-нибудь из многочисленных приятелей убитого. Почему мы должны ограничиться четырьмя гостями из шести?
– Ты о Даргове? Но его не было на даче.
– Дамян Жилков утверждает, что муж Бебы крутился в тот день возле дачи. И что Даргов отлично знал ее внутреннюю планировку, знал также все привычки хозяина, последовательность ритуала при подобных оргиях. И еще: что Даргов давно уже знал о связи своей жены с Даракчиевым и страшно ее ревновал.
– Положим, так. Но не слишком ли долго он готовил страшную месть? А в результате трагикомедия: обманутый муж прикончил любовника за то, что любовник бросил его жену…
Через стеклянную дверь приемной Геренский увидел двух ожидавших его девушек. Он остановился и, стараясь остаться незамеченным, рассмотрел их.
Светловолосая была или хотела казаться олицетворением застенчивости, скромности, покорности судьбе. Ее простенькое платье, угловатые мальчишеские плечи, румянец, пылавший на щеках, – все это никак не вязалось с понятиями разгула, попоек. Она сидела на краешке стула, прижав к груди руки и опустив голову.
Другая, темноволосая, чувствовала себя как дома. Закинув ногу на ногу, она курила и пыталась заговорить с милиционером, сидящим возле телефона. Самым замечательным в ее туалете была юбка – сантиметров на тридцать выше колен.