Таким образом, жизнь моих стариков продолжалась в Саблах более 60-ти лет... Жизнь эта была спокойная и, в сущности, счастливая. Обладая значительным состоянием, они никогда не знали нужды; чуждые всякой роскоши, они жили в достатке и достойно. Конечно, приходило и горе, умирали родственники и сверстники, но это их как-то мало волновало. Служились панихиды и заупокойные обедни, а потом все возвращалось к обычному и повседневному. Забот было мало, разве что дочери просили денег сверх положенного, и тогда созывался совет из местных близких друзей, на котором, по большей части, решалось в просьбе отказать. Летом приезжали дочери и внуки и дом на время оживлялся. Знакомые часто посещали стариков в городе и только изредка наезжали летом в Саблы, туда их почему-то не очень приглашали.
В общественной жизни мой дед не принимал никакого участия. Прожив так долго в Саблах, он никогда не выбирался ни земским гласным, ни предводителем дворянства, хотя его средства и уважение, которым он пользовался, безусловно, давали ему на это право. Думаю, что бабушка была против выступления деда на общественном поприще, боясь, что он таким путем выйдет из-под ее власти. Дед даже никогда не участвовал в дворянских выборах. А тем не менее, у обоих был большой интерес к различным выборам, в особенности у бабушки, которая с большим азартом обсуждала шансы кандидатов, не пропуская случая высказать о каждом из них свое, далеко не лестное мнение.
(50) В начале своей жизни в Крыму у стариков, когда они были моложе, было довольно много друзей. Были они в среде высших губернских чиновников, присылаемых из Петербурга и принадлежащих к обществу. Находились они и в числе более или менее родовитых местных соседей помещиков. Но с течением времени ряды этих друзей редели и круг знакомых сокращался. Бабушка была большой "снобкой" и знакомиться, а в особенности принимать у себя "новых" людей, она охоты не имела. К тому же в противность тому, что часто бывает со стариками, бабушка, старея, не становилась добрее и мягче, и это не только не привлекало новых знакомых, но даже сокращало посещения внуков.
Кажется, мне было уже лет 12 или 13, когда я в первый раз с братом Петром посетил Саблы. Усадьба, парк и окрестный пейзаж произвели на меня чарующее впечатление, а ласка и доброта деда тронули меня. Все это было испорчено каким-то тяжелым стеснительным чувством, вызванном во мне неискренностью бабушки. Однако вокруг меня в Крыму все было для меня так ново, впечатления были так необычайны, что стеснение недолго тревожило меня. Прежде всего мы, конечно, посетили Южный Берег и Севастополь и были ими очарованы. А затем нас заинтересовал экзотический характер Крымского населения. Ведь в Крыму тогда насчитывалось 35 различных народностей, среди которых первое место занимали татары. Много интересного и смешного рассказывали нам наши старики из быта этих последних, в особенности о мурзаках, т. е. татарских дворян. Но главной темой рассказов деда и бабушки была Сибирь и жизнь их родителей. Они, как и другие дети декабристов (мои родственники), исповедовали самые консервативные убеждения, но память об их родителях была для них священна. Бабушка говорила главным образом о своей матери, о ее доброте и религиозности, о ее любви к своим детям и заботе о них. Вспоминала она Иркутский институт и его начальницу Кузьмину, бывшую перед тем ее воспитательницей. Отец, его друзья и их дети тоже часто были предметом ее рассказов. Показывала она рисунки и картинки из Сибирской жизни, а также старые дагерротипы и миниатюры...