Старик тяжело качнул в мою сторону львиной головой и пошевелился. Огромный локоть, упиравшийся в стену, опустился с кровати вниз и коснулся пола. Хрустнули суставы — и до меня долетел шепот:
— Верно ли… даждь иде?..
Князь спрашивал про дождь. Я промолчал и вместо ответа почему то… даже странно писать это… опустился перед ложем на колени.
— Чую, даждется вам к ночи… То-то ужин сытный будет оратаю — всякий день семенит с неба… Уродит земля-то…
Старик говорил тяжело, но — как-то весело. И вдруг — веские и холодные, будто каменные, пальцы легли мне на плечо.
— Дождал-таки тебя, Мстиславко.
Подумалось, что если сейчас сдавит пальцы, то сломает мне шею. Но рука была покойная, безвольная — только долгая и тяжелая, как бремя. Странно: я вдруг почувствовал, что мог бы всю свою жизнь простоять вот так, на коленях, перед ним, и чтобы спрашивал меня про дождь, и чтоб рука…
— Воля мне отведать про твое отбытие лесное. — Показалось, что он улыбнулся голосом. — Добрая воля, да не успеть уже. Стариковы речи пуще золота мерены… Ну, ведай ты княжье слово законное. Закон после меня таков: детей трое, два наследника и княжна. Сыновей звать Зверко и Поток, а дочь… Рута. Сыщи их опоследу смерти моей.
О Господи, да как же—я ведь никогда не смогу…
— Найдешь. Вот… опоясти[42] клок… Распусти уз… ну, поспешай! — Он слегка сдавил плечо, и я, охватив обеими руками холодное княжье запястье, нащупал что-то вроде плотного матерчатого ремешка. Рванул тесемку, и полоска ткани медленно, с треском сползла в мою ладонь. Почему-то теплая и шершавая — должно быть, вышивка.
— Двадесет лет тому было, воевал я князя престольского Ярополка. Несправно воевал, допустил вражину до самого града моего великого, до Властова… Умыслил я осаду принимать в крепости… И перед боем… справил Ярополка, дабы жен и молодь всю нашу из крепости отпустить. Протягти их крозь станы вражьи прочь… Бабы и детишки-то… безвинные все.
Тяжко говорит, а все пытается улыбнуться, чтобы вспоминать легче и чтобы слезы не мешали.
— Ну, Ярополк это дело… сдобрил. Едино, рек, потомствие Всеволодово не выпускать, а быть княжьим детям мертвыми. Сыновам-то моим и Руте-младенице… Дабы, вестимо, семени-полымени моего не принялось боле на земли.
Больно плечу. Вцепился и давит князь.
— Тако-о вот… Ну, я отцу твоему. Лыку Клыкодеру, потайно повелел отлуков моих малолетних в рваное рублие облачити и лички им грязию измозгати… Послед того власы изорвати и на шкуре сцепины понаделати конским гребнем… Загнали их в толпу холопьих детей — и ты, Мстиславушко Лыков сын, тамо же был, со паробками-полетками. Вывели всю эву мелочь из гостинца крозь задние врата… Престольцы каждого оглянули-ощупали, но миром пустили всех. Знать, не признали моих-то… С тех пор не видал я деток…