Никогда ни один дракон не казался Л'Индаше таким беспомощным, таким простодушным, всем своим видом он словно извинялся перед женщиной за всю драконью породу.
«Ничего не делай…»
Друидесса клялась себе, что все это ненадолго — хотя бы пока не выпадет яйцевой зуб; ведь она не может держать животное, которое, повзрослев, займет половину ее пещеры.
«Только до середины лета… — говорила она себе. — После того как я его выкормлю и он перестанет быть таким неуклюжим, когда потеплеет и обилие дичи выманит пантер и волков из их горных берлог в луга… Тогда отведу дракона на юг, туда, где перед ним раскинутся необъятные, однообразные, гостеприимные равнины. Там я с ним попрощаюсь, укажу путь через пролив Шэлси, за которым лежит Абанасиния — ее бескрайние пустынные пространства придутся ему по вкусу. Правда, валлины там встречаются редко, ну да ничего. Зато дракону там будет намного лучше, а может быть, его род даже начнет набирать силу на Кринне. Если он продержится год, у него появится хоть какой-то шанс выжить, и, возможно, он доживет до зрелого возраста, до легендарных лет его мифических древних родичей…»
Л'Индаша решила, что, если дать созданию шанс, которого лишили его случай и таинственная жадность злых драконов, это только послужит установлению природного равновесия. Она даже была уверена, что просто обязана это сделать.
Но до дня, когда равновесие будет достигнуто, природа восстановлена в своих правах, а ее работа закончена, было еще очень далеко — много долгих трудных дней.
Прошел один месяц, за ним второй. Наступила и минула весна, вслед за ней пришло лето, а злые драконы больше не появлялись на пологом склоне Халькистовых гор.
Стоя у входа в пещеру с метлой в руке, Л'Индаша сказала себе, что на этой неделе все, наконец, и произойдет. Дракон все еще оставался с ней, храпел на подстилке из соломы и сухих листьев, поглощал ее припасы и испускал дым, а иногда и немного пламени. Существо, как огромный назойливый пес, ходило за ней следом по саду, почти наступая на пятки, так что весенний урожай ревеня и редиса был вытоптан.
Друидесса назвала дракона Оливером за оливковый оттенок его бронзовой чешуи — на одном из древних наречий это слово и значило «оливковый». Она улыбалась, шепча его имя, потихоньку привыкая к дымку в глубине пещеры, к громыханию и извержению пламени, к странному обожанию рептилии, к тому, как дракон просовывает голову ей под руку, без слов прося почесать за ушами…
Л'Индаша резко выпрямилась: «Я должна побороть свою мягкотелость, что бы там ни говорил голос совести. Не стоит держать дома существо, ломающее мебель и поджигающее сушеные травы. — Друидесса вновь улыбнулась, на сей раз несколько устало. — Но я говорила то же самое в середине лета, — призналась она. — Уже наступил девятый месяц луны, а Оливер все еще здесь…»