К Дворцовому изредка братец его наведывался – Домовик из царского терема.
– И что ты унынию предаешься аки девица нервенная, нестабильная? – обычно вопрошал Домовик, но в ответ только ахи да охи получал вместо разумных слов. – Вернется твой змееныш до дому родного. И ничего с ним в дороге не сделается! Он у тебя парень умный да смышленый.
Тут Дворцовый оживал ненадолго и принимался взахлеб рассказывать, какой хороший его сыночка, какой ласковый, как грамоте да наукам учен, как веселью и радости предается, да еще о том, как его – родителя – чтит и любит.
Терпеливо слушал те рассказы Домовик, понимая, как туго сейчас приходится родственнику. И не перебивал, не говорил, что уже в который раз одно и то же слушает и всю биографию Горыныча наизусть выучил. Хотя и подмывало Домовика все это высказать. А чтобы депрессию с Дворцового согнать – наподдать тому пониже спины лаптем как следует. Но всякий раз удерживался, только вот захаживать все реже и реже стал. Кому ж охота по своей воле в тоску черную тягучую окунаться? Она хоть и не твоя тоска, а все одно побудешь рядом, так непременно тоской той и замараешься. И все потом не так кажется, да и не радует – и пол метен абы как, и детки царские воспитаны плохо, и мышей развелось, будь они неладны!
Сочувствовал горю Дворцового, однако, Домовик сильно, а потому, заслышав от мышей шепоток о том переполохе, что на берегу лесного пруда случился, сразу послал родственнику весточку и припасов из своей кладовой.
Заметался Дворцовый, заохал. Из угла в угол, не зная, за что в первую очередь схватиться, закидался. Но с волнением он все же справился и решил, справедливо рассудив, что сыночка его с дороги голодный прибудет, стосковавшийся по домашней родительской пище, а потому главная забота сейчас – приготовить знатный обед.
Засучил Дворцовый рукава да кашеварить принялся. Да так споро и быстро, что казалось, будто не две руки у него, а все десять. Счастливый отец и тесто на блины заводил, дабы Умнику радости доставить, и пироги тут же лепил, чтобы Старшого побаловать, и котлеты жарил – Озорника, который до них охоч был, порадовать. Еще и на кухне пыль да грязь, наросшие за время депрессии, сметать успевал. И полы тотчас же засверкали, пусть пока и в одном кухонном помещении.
А Змей Горыныч уже к дому приближался, тяжело крылами взмахивая. Он устал. Устал потому, что как только на прямую линию к Лукоморью определился, так летел торопясь, не останавливался на привалы. И земли разные он посмотрел в путешествии, и с диковинками заморскими столкнулся – такими, что диву дашься, но дом родной милее ему был и ласковее. И если бы Старшому не приспичило на царских дочек взглянуть, сидел бы сейчас Горыныч в хрустальном дворце, блины бы со сметаной да пироги в три глотки уписывал и слушал радостные причитания своего папеньки Дворцового.