Я курил, с мазохистским удовольствием разглядывая иссеченный осколками короб помойки. На улице с тихим шорохом и скрипом оседали ни на что уже не пригодные груды металла. Я подумал: странно, что вся эта автоколонна не взорвалась одним махом. Умиротворение витало в воздухе вместе с тополиным пухом.
— Ноготь сломал, — еле слышно пробормотал Лебрус.
Я тихо засмеялся.
Потом в арку заглянул некто в серебристом комбинезоне. Лицо, размытое за стеклом квадратного шлема. Дыхание вырывается со свистом. На груди три буквы: «МЧС». Он оглядел нас по очереди, задержав взгляд на браунинге Лебруса, и глухо спросил:
— Пострадавшие есть?
— Вот, — сказал Лебрус, показывая мизинец, — ноготь сломал.
Я уже было начал вставать, но тут же снова сполз по стене, держась за живот. Спазмы нервного, но спасительного смеха пригибали меня к асфальту.
— Очень смешно, — прогудел спасатель и ушел.
Я все катался от смеха. Лебрус равнодушно рассматривал короб помойки и курил. Было почти тихо.
Люди постепенно выбирались на тротуары. Из каких-то щелей, из пустых проемов окон цокольных этажей, даже из-под машин. Пустые глаза… У некоторых лица в крови, почти у всех порвана или испачкана одежда… Мы шли с основным потоком людей в сторону Ленинградского проспекта. По проезжей части в противоположную сторону медленно ехал гигантский каток, превращая изрубленные тела машин в сплошной металлический ковер. Вслед за ним двигались три оснащенных многосуставчатыми лапами агрегата поменьше, сворачивая этот ковер в плотный рулон. Картинка абсурдиста. Или опиатового фантаста… Иногда толпу людей прорезали пары спасателей с носилками.
— У тебя еще есть желание оставаться в городе? — тихо спросил Лебрус.
— Не знаю. Но если честно, теперь мне хотелось бы знать подробности. Правда, страшновато…
— Не то слово, — покачал головой Лебрус, — как бы нас любопытство не сгубило…
— Ты все еще думаешь, что это мы виноваты?
— Да нет… Но ведь и исключать такое не стоит, правда?
Очередная пара спасателей, методично повторяя: «расступись-расступись-расступись», пробежала мимо нас. Мы вышли на очищенную дорогу, и идти стало намного легче.
— Как ботиночки? — спросил я Лебруса, разглядывая усыпанный осколками стекла тротуар.
— Нормально. Протяну еще немного.
Ботинки мы сняли с трупа. По сути, кроме них там ничего не осталось, бедняга забежал в ту же арку, что и мы, но секундой позже, попав как раз под осколочный скальпель: все, что выше его колен, предвратилось в сплошную мешанину костей, стекла, мяса и тканей… А ботинки были как новые, хотя и маленького размера. Пока Лебрус разувал покойника и обувался сам, я разглядывал изуродованный труп. Организм мой никак не реагировал, поскольку непосредственно момента убийства я не видел. Так что преследовал я иную цель: мне было интересно узнать, как выглядел бы я сам, не заметь арку и не успей вовремя в нее вбежать, или промедли Лебрус чуть дольше в пикапе, или… Короче, мне было интересно, что бы от меня осталось после всех этих «или»… Вполне, надо признать, неплохо смотрелось. Куда симпатичнее, чем, скажем, стандартные серо-коричневые восковые лица в обрамлении цветов и лент… Здесь ощущалось присутствие искусства. Я понимаю, тема искусства смерти давно избита. Но мне впервые пришлось оказаться свидетелем создания такого шедевра. Мясной стеклянный человек… Роза, принявшая форму человеческого тела. А может, алый лед… В общем, вариантов до черта. Главное, это было безусловно красиво, поэтому, когда Лебрус сказал, что еще немного и он начнет блевать, я его не понял…