В этом особом священном пространстве (мага) становилось возможным сообщение между Небом и Землей,
[1248] то есть, согласно повсеместно распространенной диалектике,
[1249] священное пространство становится «Центром». Ниберг подчеркивает тот факт, что это сообщение было экстатической природы, и именно мистические переживания «певцов» сравнивает с настоящим шаманизмом. Эта интерпретация вызвала несогласие большинства иранистов.
[1250] Заметим, однако, что подобие между экстатическими и мифологическими элементами, которые можно найти в религии Заратустры, с одной стороны, и шаманскими техниками и идеологией, с другой, интегрируется в более широкий ансамбль, который никак не указывает на «шаманскую» структуру религиозного опыта Заратустры. Священное пространство, значение песни, мистическая или символическая связь между Небом и Землей, мост погребения или посвящения — эти различные элементы, хотя и составляют общую часть азиатского шаманизма, тем не менее предшествуют ему и — не укладываются в него.
Во всяком случае, шаманский экстаз, вызванный дымом конопли, был известен в Древнем Иране. Бангха не упоминается в Гатхах, но в Фраваши-яшт говорится о некоем Пуру-бангха, "обладателе большого количества конопли".[1251] В Яшт говорится об Ахура Мазда "без транса и без конопли",[1252] а в Видевдат конопля демонизирована.[1253] Мы считаем, что это доказывает полную враждебность шаманскому опьянению, которое, иранцы, вероятно, использовали и, видимо, в той же мере, что и скифы. Достоверно лишь то, что Арда Вираф обрел свое видение после употребления напитка из вина и "наркотика Виштасп", который усыпил его на семь дней и семь ночей.[1254] Его сон напоминает скорее трансы шаманов, поскольку, как говорится в "Арда Вираф", "душа Вирафа оставила тело и отправилась на Мост Чинват, на Какад-и-Даитик. Через семь дней она вернулась и снова вошла в тело".[1255] Вираф, как и Данте, посетил все места маздеистского Рая и Ада, видел страдания безбожников и награды для праведников. С этой точки зрения, его загробное путешествие следует сравнить с рассказами о шаманских нисхождениях, поскольку некоторые из них, как мы видели, также говорят о наказаниях для грешников. Представление Ада у шаманов Средней Азии подверглось, вероятно, влиянию восточных идей, особенно иранских. Однако это не значит, что шаманское нисхождение в Ад возникло из экзотического влияния; восточный вклад вызвал только развитие и украшение драматических сценариев наказаний; именно эти рассказы об экстатических путешествиях в Ад обогатились в результате восточных влияний; экстаз был намного более ранним, чем эти влияния (по сути, технику экстаза мы встретили и в архаических культурах, в которых невозможно подозревать влияния Древнего Востока).