Разобраться во всем этом Космачу не удалось, тем паче — на контакт неписахи шли трудно, и Вавила оказывалась единственным открытым для него человеком. Иное дело, вся скитская жизнь была на глазах, за гостем присматривали, а от прозорливых вездесущих стариков вообще ничего было не скрыть. За общий стол его по-прежнему не пускали, и это было на руку: выкраивалось несколько законных минут утром и вечером, когда Вавила приносила еду. но и эта лавочка скоро закрылась. Однажды вместо нее явилась бабушка Виринея Анкудиновна, суровая, белолицая и еще не совсем старая, брезгливо ткнула клюкой в двери.
— Ответствуй, немоляка, кто дорожку к нам показал? Сонорецкие старцы?
О сонорецких старцах он тогда впервые слышал, хотя Красников говорил о какой-то совсем уж закрытой общине, которую он вычислил теоретически.
— Овидий послал, с Аргабача. — признался он, зная авторитет этого человека среди неписах.
— Кто ты будешь-то, коли Овидий послал?
— Ученый я, изучаю жизнь старых людей.
— Нет тебе веры. Шел бы куда-нито, покуда беды не случилось.
— Я не принесу беды, Виринея Анкудиновна, — заверил тогда Космач. — Напротив, помогать буду, защищать, если потребуется.
Она же глаза опустила и произнесла не совсем понятную фразу:
— Покажешь дорожку бесерменам, вольно или невольно. Смутится народ, и начнется хождение.
И больше Вавилу не присылала… Между тем подкатывал октябрь, и надо было выходить из страны озер до снегов и морозов на Енисей, пока навигация не закончилась, пока еще ходили теплоходы. Космач собрался в один час, поклонился сначала всем домашним по порядку, начиная с лежащего пластом Аристарха (зиму вряд ли протянет), потом весь скит обошел, простился с каждым, а Вавилы так и не увидел.
Выходить из озерных лабиринтов легче было при утреннем солнце, чтоб ориентироваться, когда и где повернуть: чуть промахнешься, и таких кругалей нарежешь, что и за месяц не выберешься. Однако накануне спутники в небе мерцали, день начинался ненастный, ветреный, снежок пробрасывало, и оставалось полагаться на свое чутье и память — все-таки второй раз по одному пути шел. И тут, лишь ступил в первый перешеек меж озер, в темноту пихтачей и кедровников, увидел блеснувшие глаза Вавилы и подумал: чудится, — но она выступила из лесных сумерек.
— Счастливого пути тебе, Ярий Николаевич, — проговорила совершенно будничным голосом. — Коль сомнение будет, куда воротить, держись левой руки.
— Что ты здесь делаешь? — Ему стало и радостно, и страшно.
— Матушка велела черничника нарвать вязанку.
— А зачем?
— Овчины дубить и красить. К зиме станем однорядки шить.