Увидя шалаш, Ренцо остановился, обернулся к своему спутнику и сказал дрожащим голосом:
— Здесь.
Они вошли…
— Вот они! — воскликнула женщина со своего ложа.
Лючия обернулась, стремительно поднялась и бросилась навстречу старцу с радостным криком:
— О, кого я вижу! Падре Кристофоро!
— Ну, вот и вы, Лючия! Из скольких бед вызволил вас господь! Вы должны быть счастливы тем, что всегда уповали на него.
— О, конечно! Но вы-то, падре Кристофоро? Боже мой, как вы изменились! Как вы себя чувствуете? Ну, скажите же, как вы себя чувствуете?
— Как богу угодно и как, милостью его, угодно это и мне, — с просветлённым лицом ответил монах и, отозвав девушку в сторонку, прибавил: — Послушайте, я могу пробыть здесь всего лишь несколько минут. Согласны ли вы довериться мне, как прежде?
— О, разве вы уже не отец мой?
— Так вот, дочь моя, что это за обет, про который говорил мне Ренцо?
— Это обет, данный мною мадонне… о, в минуту тяжёлой напасти!.. Обет не выходить замуж.
— Бедняжка! А подумали ли вы в тот момент, что вы связаны словом?
— Так ведь тут дело касалось спасителя и мадонны! Нет, я об этом не подумала.
— Дочь моя, господь принимает жертвы и дары, когда мы приносим их от своих щедрот. Он требует нашего сердца, нашей воли. Но вы не могли принести ему в дар волю другого, с которым вы уже были связаны словом.
— Я поступила дурно?
— Нет, милая, не думайте этого. Я даже верю, что пресвятой деве был угоден порыв вашего опечаленного сердца, и она, быть может, принесла его за вас богу. Но скажите мне: вы никогда и ни с кем не советовались по этому поводу?
— Я не думала, что это дурной поступок и мне надо исповедоваться. А если сделаешь, как сумеешь, что-нибудь хорошее, об этом, известное дело, рассказывать не следует.
— И у вас нет никаких других побуждений, удерживающих вас от исполнения обещания, данного вами Ренцо?
— Что касается этого… по мне… какие же ещё побуждения? Право, не могу сказать… — отвечала Лючия с нерешительностью, которая указывала на что угодно, только не на сомнительность этой мысли; и лицо её, ещё совершенно бледное от болезни, вдруг расцвело настоящим румянцем.
— Верите ли вы, — продолжал старец, опустив глаза, — что бог дал церкви право отпускать и разрешать долги и обязательства, взятые на себя людьми по отношению к нему, если только это поведёт к несомненному благу?
— Да, я верю этому.
— Так знайте же, что мы, поставленные в этом мире заботиться о душах человеческих, имеем в отношении всех, прибегающих к церкви, самые широкие права и что, значит, я могу, раз вы попросите меня об этом, снять с вас всякое обязательство, которое вы могли взять на себя в связи с этим обетом.