Войтов запойным не выглядел — несмотря на хроническую угрюмость (он такой в любой ситуации), был свеж, бодр, чисто выбрит, ароматен в меру и, вообще, вид имел вполне преуспевающий, чем наследника изрядно огорчил.
«Перехвалил я дядю Ваню, — с сожалением отметил Альберт. — Туповат наш надежда и опора — даже и краешком не помыслил, что наследник может сотворить для ветеранов холдинга какую-нибудь пакость. Разве можно быть таким беспечно доверчивым?!»
Управляющий наследника коротенько приобнял, дамам представлять нужным не счел, бодигардам сделал знак пребывать в фойе и, не обращая внимания на перемещавшийся по отделению персонал, потащил всю компашку на второй этаж — в стационар.
— Мужайся, — тихо пробурчал Войтов перед дверью палаты № 23, расположенной в конце коридора. — Держи себя в руках.
«Это вы все мужайтесь, — сердито подумал Альберт, проходя в палату. — Вот передумаю благодетельствовать, засучу рукава — такое вам устрою…»
Палата была более похожа на жилище состоятельного педанта: стерильная чистота здесь сочеталась с неброской роскошью интерьера и совсем не казенным уютом. Тем не менее непреложные элементы больничного быта не давали забыть, что это именно палата: скромно притулившаяся в углу установка для кварцевания, штатив с капельницей у кровати, на прикроватной тумбе — пульт с кнопками вызова, в углу, под потолком, — камера наблюдения и — стойкое медикаментозное амбре.
Мать, облаченная в домашний халат, полулежала в объемном кожаном кресле, укутанная в плед — несмотря на то что в палате было очень тепло. В сравнении с периодом двухгодичной давности (в последний раз они виделись с Альбертом на похоронах отца) Нина Павловна сильно похудела и, как ни странно, выглядела изрядно помолодевшей, чему немало способствовали яркий румянец на бледном лице, ненормально блестящие глаза и застывшая на пунцовых губах легкая улыбка.
— Что ж ты… так долго не был у меня? — мать говорила медленно, глядя как будто сквозь Альберта. — Два года…
— Мама… Мамочка! — Альберт, настроившись было держаться бодрячком, вдруг непроизвольно сделал два шага вперед, рухнул перед креслом на колени и, прижав безвольно лежавшие руки матери к своему лицу, принялся тоненько всхлипывать. Понял вдруг, рационалист офисный, как плох его единственный в мире родной человек — запоздало пробудилось что-то непрошеное в душе. — Мам… Что? Что с тобой? Почему мне никто не сказал?!
— А я держалась, — с какой-то нездоровой бравадой похвалилась Нина Павловна. — На лекарствах сидела… Все как-то недосуг… А тут вдруг… Что ж ты не приезжал-то, оболтус?