– А кстати, где он сейчас?
Николаев вздохнул с нетерпеливым раздражением, но все же встал и, поманив меня рукой, открыл дверь в комнату отдыха.
– Смотри.
Не знаю, зачем, но я подошла к двери и заглянула в комнату. На полу лежал Долговязый со связанными за спиной руками. Рядом на диване сидел охранник с автоматом на коленях и не сводил с него глаз. Не знаю, почему, но эта картина меня не успокоила. Может быть, потому, что охранник на вид был слишком туповат? Но, в конце концов, ситуацией взялся управлять Николаев, пусть он теперь и беспокоится. Мне надо думать, как вообще из этой ситуации выпутаться с наименьшими потерями.
– Я сегодня услышу ответы на свои вопросы? – напомнил мне Николаев, что теперь моя очередь отвечать.
– Услышишь, Юра, услышишь, не волнуйся, – успокоила я его. – Объясни мне только, что это за странная фраза, с которой Лаптев послал меня в Москву. Кто такой Крошка, я поняла…
Я кивнула на комнату отдыха, в которой отдыхал теперь этот самый Крошка.
– …Но кто такой Вилли? Сам Лаптев? И почему он так странно себя назвал? И при чем тут устрицы? Я не понимаю…
– Ну так, милочка, достаточно средней школы, чтобы понять то, что от тебя скрывают в данном случае. – Николаев просто наслаждался моей недогадливостью и возможностью передо мной порисоваться. – Его дедушка переводил Вильяма Шекспира, если он не врет, конечно, в своих интервью… «Что нынче за век! Любое изречение – что сафьяновая перчатка для остроумца: как быстро его можно вывернуть наизнанку!» Не помнишь, откуда это? Ну? Нет? «Любовь питают музыкой; играйте – щедрей, сверх меры, чтобы, в пресыщенье, желание, устав, изнемогло…» Конечно, ты этого не помнишь… «Twelfth night, or what you will» – «Двенадцатая ночь, или Что угодно…» Да, конечно, это не Пастернак… Но тем не менее – имя в истории литературы… Но, судя по фамильярности, с которой наш арбатовский Лаптев присвоил себе имя английского драматурга, он скорее всего самозванец… Х-х, Вилли! Пи-жон!
– А устрицы? – я решила прикидываться полной бестолочью, хотя и догадалась уже, о каких устрицах идет речь. – О них тоже писал Шекспир?
Николаев устало-разочарованно вздохнул:
– Не знаю, при чем здесь Шекспир, не знаю, при чем здесь сам Лаптев, но точно знаю, что устрицей он обозвал меня… Он же высокомерен. Он корчит из себя Плотника… Или Моржа… А такие, как я, для него лишь глупые юные устрицы… Ко-зел старый… «И молвил Морж: "Пришла пора Подумать о делах: О башмаках и сургуче, Капусте, королях, И почему, как суп в котле, Кипит вода в морях…" Он сам будет у меня устрицей…