— Кто это? — спросила я.
— Женщина из прозекторской, — сказал он, и я ощутила, как все его тело пронизала дрожь.
Ответ был не тот, которого я хотела и ждала.
— Посмотри еще раз, — велела я, — и скажи, кто она. Скажи честно.
— Ну… ты знаешь, — сказал он.
— Да, знаю, — сказала я, — но я хочу знать, знаешь ли ты.
— Насколько мне известно, во всяком случае, насколько я могу заключить из моего сна, она была жрицей в одном из тех древних храмов, где я был жрецом. И я осквернил ее мертвое тело, и тем накликал на себя беду.
— Ты осквернил ее во имя магии?
— Нет, — сказал Малькольм, и я почувствовала, как его разум захлопнулся, словно ставень.
Больше он ничего не скажет, я это знала, какое бы давление я на него ни оказывала. Но это не имело значения. Он знал, и этого было достаточно. Мне же нетрудно было догадаться об остальном, зная нравы древних египтян.
— Ты говоришь, что навлек на себя беду. Ты знаешь, какой была кара?
— Избиение камнями, разумеется.
Здесь не было никакого «разумеется». Я уже видела, как Малькольм отбывает наказание иного рода, и недоумевала, как он, зная так много, не догадывается об этом.
— Ты принадлежал когда-нибудь к культу, совершавшему кровавые жертвоприношения? — спросила я.
И почувствовала, как Малькольм снова содрогнулся. Странно было видеть, как этого крепкого, грубого, закаленного в житейских бурях человека сотрясает такая дрожь.
— Думаю, что да, — тихо ответил он, — по-видимому, в этом и таится причина моего страха перед кровью.
— Я тоже думаю, что так оно и было, — сказала я. — Но, знаешь, это не был кровавый культ. Это была составная часть сокровеннейших таинств Изиды, самого древнего, додинастического культа, при котором изредка в Ее честь приносились человеческие жертвы. Жрецы, которых заставляли это делать, стояли очень высоко в иерархии и выполняли эту обязанность как покаяние за какое-нибудь преступление. Думаю, это и была твоя кара за осквернение тела жрицы.
— Нет, — быстро возразил Малькольм, — во всяком случае, это было не так, как я себе представлял. Я думал, что обманным путем проник в жреческое сословие. Я полагаю, что на самом деле был выходцем из касты отверженных, убиравших трупы, и узнай кто-нибудь об этом, я никогда не стал бы жрецом. В младенчестве мною подменили умершего ребенка, чтобы сохранить род. Мне была известна тайна моего рождения, но больше никто ее не знал, и мне не следовало так добиваться жреческого сана, но устоять я не мог. А потом меня разоблачили и заставили приносить кровавые жертвы, и сделали меня своего рода изгоем, но изгнать из жреческого сословия окончательно не могли, так как я знал слишком много. Затем, словно мне этого было мало, я воспылал страстью к одной жрице. Тут уже грянула настоящая беда. Расправа последовала быстро и, надо сказать, по справедливости. Во всяком случае, это та история, которую в детстве я рассказывал себе на сон грядущий.