— Крышу я сделал уже через неделю, — напомнил он.
— Ага, «сделал». Знаете, что он сделал? Подбил двух соседей, Ван Мина и Рохан Виджая, они тогда были такие же балбесы, как и он, и давай шакалить по окрестностям. Нашли разбитый самолет времен второй мировой, отволокли трактором на берег, раздраконили на части и поделили. Так что вместо крыши у нас было полкрыла и кусок фюзеляжа. Типа, мансарда с балконом. И трап вместо лестницы.
— Ладно тебе, нормально ведь получилось, — возразил Грендаль.
— Ну, да. Правда, первым же штормом нас чуть не сдуло оттуда в океан, а так нормально.
— Чуть не считается. А какой ветряк я сделал из пропеллера, помнишь?
— Еще бы! Иногда он так жужжал, что рыба в лагуне пугалась.
— Зато мы экономили на горючем для генератора. И вообще, разве плохо было?
— С тобой хорошо, Грен, — просто сказала она, — и тогда было хорошо, и сейчас.
— А почему вы мне про это не рассказывали? — обиженно спросил Иржи.
— А потому, что ты не спрашивал, — Лайша улыбнулась, — и, кстати, вот теперь тебе точно пора мыться и спать.
— Сейчас. Только дойду до 9 уровня и…
— Десять минут, договорились? — перебила она.
— Пятнадцать.
— Ладно, но ни минуты больше… Сен Секар, а вы это тоже предполагаете публиковать? Я имею в виду, то, про что мы сейчас говорили.
— Ну, вообще-то… — репортер замялся, — … Мне кажется, и ваше участие в защите Холма Предков и история вашей жизни здесь, с соседями разного этнического происхождения и, наверное, разной религии, так?
— Ну, разной, — согласилась она, — подумаешь, большое дело.
Секар энергично закивал.
— О том и речь. Это очень важная деталь. Так что, если вы не сильно возражаете.
— Я-то не возражаю, — Лайша пожала плечами, — чего тут такого.
— Я тоже не возражаю, — сказал Грендаль, — хотя не понял, почему это важно.
— Важно вот почему. На обвинение в нетерпимости к чужим взглядам вы, сен Влков, ответили спикеру европейской комиссии: «ваша толерантность — это просто трусость». Ваши слова были истолкованы, как апология жесткой идеологической унификации.
— Скажите уж прямо: фашизма.
— В общем, да. А после всех ваших историй, об этом даже говорить смешно.
— Ладно, вы — пресса, вам лучше знать.
Репортер улыбнулся и снова кивнул.
— Для уточнения вашей позиции я задам еще вопрос: рассказывая о свином буме, вы упомянули, что отец ребенка недостаточно тактично изложил свои претензии. А что это значит, и как он мог бы сделать это тактично?
— Он сказал примерно так: ислам учит, что свинья — нечистое животное с этим следует считаться, вы не вправе оскорблять мою веру. Он стал диктовать свободным людям, на что они имеют право, а на что — нет. Если бы он сказал: сын очень страдает из-за этого поросенка, и, если эта картинка для вас не принципиальна, то нельзя ли попросить ваших детей писать ручками с другой картинкой — реакция, наверное, была бы другой.