— Как вы рискнули прийти сюда? — спрашиваю я. В руке у него ключ.
— Мы брали ключ у дворника во время предварительного расследования. Я позволил себе сделать дубликат. Поэтому я прошел через подвал. Я решил, что буду возвращаться тем же потайным путем.
На короткий миг с ним что-то происходит. Его лицо освещается, как будто за застывшей лавой вспыхивает щепотка юмора и человечности. Окаменелое воспоминание пемзы о том времени, когда все было горячим и движущимся. Именно этот свет позволяет мне задать вопрос.
— Кто такой Тёрк Вид?
Свет гаснет, его лицо становится невыразительным, как будто душа покинула тело.
— А такой существует?
Я беру его пальто и помогаю ему надеть его. Он немного ниже меня. Я смахиваю пылинку с его плеча. Он смотрит на меня.
— Мой домашний телефон есть в телефонной книге. Подумайте, не позвонить ли мне, фрекен Смилла. Но, будьте любезны, из телефона-автомата.
— Спасибо, — говорю я. Но он уже ушел.
Бьют куранты церкви Христа Спасителя. Я смотрю на механика. Руки у меня за спиной. Комната полна тем, что принес и оставил здесь Раун — искренностью, горечью, намеками, каким-то человеческим теплом. И чем-то еще.
— Он солгал, — говорю я. — Под конец он солгал. Он знает, кто такой Тёрк Вид.
Мы смотрим друг другу в глаза. Я вижу — что-то не в порядке.
— Я ненавижу вранье, — говорю я. — Если уж без него не обойтись, то я готова взять это на себя.
— Ну и сказала бы ему об этом. Вместо того чтобы так откровенно трогать его.
Я не верю своим ушам, но вижу, что не ошиблась. В его глазах светится чистая, неподдельная, идиотская ревность.
— Я его не трогала, — говорю я. — Я помогла ему надеть пальто. По трем причинам. Во-первых, потому что это любезность, которую надо оказать субтильному пожилому господину. Во-вторых, потому что он, очевидно, рисковал своим положением и своей пенсией, придя сюда.
— И, в-третьих?
— В третьих, — говорю я, — потому что я в результате смогла украсть его бумажник.
Я выкладываю на стол, под лампу, туда, где когда-то стояла коробка из-под сигар Исайи, толстый бумажник из грубой коричневой телячьей кожи.
Механик пристально смотрит на меня.
— Мелкая кража, — говорю я. — В уголовном кодексе это квалифицируется как незначительное преступление.
Я вынимаю содержимое на стол. Кредитные карточки, купюры. Пластиковый чехол с белой карточкой, на которой под черными контурами короны указано, что Раун имеет право ставить машину на министерскую стоянку для машин на Слотсхольмене. Счет из ателье «Братья Андерсен». На 8 000 крон. Маленький кусочек серого шерстяного материала скрепкой прикреплен к бумаге. «Мужское пальто, твид «льюис», выдано 27 октября 1993 года». До этого момента я считала, что все его пальто — недоразумение. Партия товаров, купленная им в комиссионном магазине. Теперь я вижу, что он носит их не случайно. Из своей скромной зарплаты чиновника он покупает за сумасшедшие деньги жалкую иллюзию того, что он на полметра шире в плечах. Почему-то это примиряет меня с ним.