Это хорошо действует. Я уже стою перед туннелем. Стареющая. Неудачница. Всеми покинутая.
В дверь звонят. Это механик. Я слышу это по тому, как нажимают на кнопку звонка. Осторожно притрагиваясь, как будто звонок ввинчен прямо в череп старушки, которую он боится побеспокоить. Я не видела его со дня похорон. Не хотелось думать о нем.
Я выхожу в коридор и отключаю звонок. И снова сажусь.
Я вызываю в сознании воспоминания о своем втором побеге, когда Мориц забирал меня из Туле. Мы стояли на открытой бетонной платформе, по которой надо было пройти последние 20 метров до самолета. Моя тетка причитала. Я полной грудью вдыхала воздух. Мне казалось, что таким образом я смогу захватить ясный, сухой и как будто сладковатый воздух с собой в Данию.
Кто-то стучит в дверь. Это Юлиана. Встав на колени, она кричит через щель для писем.
— Смилла! Я сделала рыбный фарш!
— Оставь меня в покое. Она обижается.
— Я вывалю его тебе через эту дырку.
В последний момент перед тем, как мы стали подниматься в самолет, тетка подарила мне пару домашних камиков. На одну только вышивку бисером у нее ушел месяц.
Звонит телефон.
— Мне нужно с вами кое о чем поговорить. Голос Эльзы Любинг.
— Мне очень жаль, — говорю я. — Поговорите об этом с кем-нибудь другим. Не разбрасывайте бисер перед свиньями.
Я выдергиваю телефонную вилку из розетки. Я чувствую, что временами мысль об одиночной камере Рауна становится все более привлекательной. В такой день нельзя поручиться, что в следующий момент кто-нибудь не постучит в твое окно. На пятом этаже.
В стекло раздается стук. Снаружи стоит зеленый человек. Я открываю окно.
— Я — мойщик стекол. Просто предупреждаю вас. Чтобы вы случайно не вздумали раздеваться.
Он улыбается во весь рот. Как будто он во время мытья окон засовывает в рот по целой раме.
— Что это вы, черт возьми, имеете в виду? Вы намекаете, что не хотите видеть меня голой?
Его улыбка гаснет. Он нажимает на кнопку, и та платформа, на которой он стоит, уносит его за пределы досягаемости.
— Мне не надо мыть окна, — кричу я вслед ему. — В моем возрасте уже все равно из них ничего не увидеть.
Первые годы в Дании я не разговаривала с Морицем. Ужинали мы вместе. Он так требовал. Не произнося ни слова, мы сидели с каменными лицами, в то время как сменявшие друг друга экономки подавали сменяющиеся блюда. Фру Миккельсен, Дагни, фрекен Хольм, Бо-Линь Сю. Пироги с мясом, заяц в сливочном соусе, японские овощи, венгерские спагетти. Не говоря друг другу ни слова.
Когда слышу о том, что дети быстро забывают, что они быстро прощают, что они чувствительны, у меня это влетает в одно ухо и вылетает из другого. Дети умеют помнить, скрывать и убивать холодом тех, кто им не нравится.