Он слушает полминуты, закрыв лицо руками. Потом он останавливает пленку.
— Около 45 лет. Вырос в районе Ангмагссалика. Очень недолгое школьное образование. На восточно-эскимосской основе слышны следы более северных диалектов. Но они так неустойчивы, что трудно сказать, каких именно. Он, очевидно, никогда не бывал подолгу за пределами Гренландии.
Он смотрит на меня светло-серыми, почти молочными глазами, так, как будто чего-то ждет. Неожиданно я понимаю, чего именно. Аплодисментов после первого акта.
— Впечатляюще, — говорю я. — Можно сказать еще что-нибудь?
— Он описывает путешествие. По льду. На санях, запряженных собаками. Он, очевидно, охотник, потому что использует ряд профессиональных выражений, как, например anut о постромках для собак. По-видимому, он говорит с европейцем. Он использует английские названия местности. И ему кажется, что некоторые вещи он должен повторять.
Он слушал пленку совсем не долго. Я думаю, уж не держит ли он меня за дурочку.
— Вы мне не верите, — холодно говорит он.
— Я просто удивляюсь тому, что можно сделать так много выводов из малого.
— Язык — это голограмма.
Он говорит это медленно и отчетливо.
— В каждом из высказываний человека заключена сумма его языкового прошлого. Вот вы сами… Вам около 35 лет. Выросли в Туле или севернее. Один из родителей или оба inuit. Вы приехали в Данию, когда вы уже усвоили всю эскимосскую языковую основу, но до того, как вы потеряли свойственный ребенку талант в совершенстве изучить иностранный язык. Ну, скажем, вам было от семи до одиннадцати лет. Потом становится труднее. Есть следы нескольких социолектов. Вы жили или ходили в школу в северных предместьях: Гентофте или Шарлоттенлунде. Есть также кое-что действительно северо-зеландское. И, как это ни удивительно, более поздний намек на западно-эскимосский.
Я не делаю попытки скрыть восхищение.
— Это правда, — говорю я. — В общих чертах все так. Он довольно причмокивает.
— Есть ли возможность узнать, где происходит беседа?
— Вы действительно не понимаете этого?
Я снова это чувствую. Полная уверенность в себе и триумф по поводу своего умения.
Он перематывает пленку назад. Нажимая на кнопки, он не смотрит на магнитофон. Он проигрывает секунд 10 для меня.
— Что вы слышите?
Я слышу только неразборчивые голоса.
— На фоне голоса. Другой звук.
Он снова проигрывает. И тут я слышу это. Слабый, усиливающийся шум двигателя, словно генератор, который начинает работать, а потом снова выключается.
— Самолет с пропеллером, — говорит он. — Большой самолет с пропеллером.
Он перематывает. Снова включает. То место, где слышится слабое позвякивание фарфора.