– Уже сообразил, – не задумываясь, сказал Слава.
– Молодец, быстро смекаешь. А до Гоши такие нюансы доходили туго. Приведу один пример… Приносит он мне стихотворение, посвященное женскому Дню. Читаю: «Российская женщина, русская мать, не знаю, каким тебя словом назвать!». Говорю: «Друг мой, надо думать не только о рифме, но и о смысле. Так ты можешь дорифмоваться до: „Гулять, твою-мать!“. Поскучнел поэт: „Спасибо, Петрович, учту“. Но никакой урок не шел ему впрок. Так и продолжал рифмовать Жучку с „закорючкой“. Случались у него и откровенные заскоки. Прошлой зимой прибегает возбужденный: „Петрович! Гениальное начало стиха придумал, послушай: мороз и солнце – день чудесный“. – „Еще ты дремлешь, друг прелестный“ – сразу продолжил я. Гоша себя – кулаком по лбу: „Идиот! У Пушкина слямзил строку и обрадовался, гениальный дурачина“…
– Андриян Петрович, а у Царькова не было «заскоков», когда он называл себя непризнанным гением Федором Разиным? – вставил вопрос Слава. Заметив на лице Пахомова недоумение, тут же добавил: – Так он назвался кладбищенскому сторожу накануне своей трагедии.
– Федором Разиным? – уточнил старик.
– Или Дразиным. Сторож толком не расслышал.
– Сторожит кладбище, кажется, Митя Чибисов?
– Да, Митрофан Семенович.
– Я с ним в автохозяйстве работал. Он же глухой, как чурка. Говорит, Федор Дразин?…
– Да, так.
– Федор Дразин… – задумчиво повторил Пахомов и через несколько секунд хлопнул ладонью по коленке. – Это ж наверняка Теодор Драйзер!..
– Какая связь между поэзией и прозаиком Драйзером? – удивился Голубев.
– Никакой связи нет. Это шутка пенсионера Моментовича. Жил на нашей улице мой ровесник, бывший адвокат. До революции его мамаша была кухонной служанкой у венценосной семьи последнего российского монарха. На основе ее воспоминаний адвокат настрочил роман о Николае-втором. Опус получился, прямо сказать, неважнецкий. Ни одно издательство не взялось его напечатать. Сидели мы как-то вечерком с незадачливым романистом на этом крылечке и обсуждали свои неудавшиеся судьбы. Неожиданно Гоша Царьков появился. Моментович сразу: «Еще один непризнанный гений! Теодор Драйзер!». Царькову эта фраза втемяшилась в голову. Иногда Гоша вспоминал ее ни к селу ни к городу.
– Не предвидел я такого оборота, – признался Слава. – Считал, что под этим скрывается нечто серьезное.
– Как заметил некогда Эдгар По, мудрость должна полагаться на непредвиденное, – голосом доброжелательного наставника сказал Пахомов.
– В нашей работе, Андриян Петрович, непредвиденного хоть отбавляй. Случай с Царьковым вообще – темный лес…