И амулет надо вытащить, как мне ни противно сейчас к нему прикасаться, но слишком долго он висел у меня на шее, пропитался мной, а значит, может привести ко мне. Есть у них чародеи или нет, все равно лучше не рисковать.
Да и дорог он мне. Мой знакомый маг, тот самый, что его делал, сказал, будто этот кусочек серебра меня защитит от любой нечисти. Тут я вспомнил то количество золота, которое за него отдал, и решил, что явно переплатил – любой кусок серебра помог бы мне нисколько не хуже, чем этот исписанный непонятными мне письменами.
Горло пришлось девице разрезать заново, так как раны на оборотне заживают почти мгновенно, можно даже позавидовать: еще бы немного – и раны не осталось бы совсем, но девице не повезло, умерла раньше, чем успела все зарастить.
Я вытащил свой амулет, брезгливо обтер его о клочья окровавленного сарафана и стал вырезать из мертвых старческих тел короткие стрелы с серебряными наконечниками. Своего благодетеля мне подставлять тоже не хотелось, вдруг его болты имеют характерные метки, которые любому стражнику расскажут о том, кто стрелял, лучше любого свидетеля?
Я знал немало ребят, которые метили свои стрелы, чтобы потом их не путать с другими. Кое-кто оперение красил, а кто-то на древке ставил свои знаки. Это полезная привычка, если речь идет о стрельбе по соломенным матам, и очень вредная, когда стреляешь в людей.
Сам никогда ничего не метил – так меня приучили учителя, которые считали, что убийце лучше быть незаметным, а значит, таким должно быть и его оружие.
Я не убийца, но они правы, следы за собой лучше не оставлять…
Болты я тщательно очистил от крови балахоном старухи, внимательно осмотрел их на наличие меток, но ничего не увидел, возможно, из-за того, что уже стемнело.
Кстати, тело бабушки мне не представлялась старым, да и дряблой серой кожи на нем не было. Все женские прелести были налицо и в избытке – старушка оказалась очень приятной дамой бальзаковского возраста. Лицо, правда, покрывали морщины, но, когда я потер их тряпкой, часть смазалась, и стало понятно, что они нанесены обыкновенной печной сажей. Знаю этот фокус, им легко загримироваться под старика, но желательно близко ни к кому не подходить и не разрешать трогать себя руками.
Ветерок становился все прохладнее, и я начал замерзать. Сумерки сгустились настолько, что уже в паре шагов ничего не было видно, так что к старику подходить я не стал, вытер руки и лицо от крови и направился прочь.
Мои ножи заняли привычные места в рукавах, кинжал на поясе, а оберег, все еще липкий от крови перевертыша, висел на груди у сердца, рядом с подаренным мне отцом – у того кольца все время крутились, немного раздражая – не могу сказать, что это мне нравилось. И без оберега страшно, руки до сих пор дрожали. Я все время ждал, что кто-нибудь из оборотней оживет и кинется на меня. Больше всего я боялся, что это будет кто-нибудь из женщин. У меня к ним другие чувства. Когда трогал их тела, ярость и страх смешивались с желанием.