У подъезда стояла Тинка, как всегда в компании мальчишек. Они громко хохотали и пили пиво. Две соседки, сидящие на скамеечке, смотрели крайне неодобрительно, поджав губы. Увидев меня, соседки оживились.
— Твоя вчера опять окно на лестнице не закрыла! — заговорила первая старуха. — Всю ночь рама хлопала, я заснуть не могла! Теперь вся разбитая, наверно, давление подскочило!
— Окурков на площадке набросали, бутылку разбили! — вступила вторая. — Я уж участковому жаловалась…
— Извините. — Я стушевалась, хотя насчет окурков была совершеннейшая неправда, все жильцы прекрасно знают, что это курит Василий Петрович со второго этажа, его жена домой не пускает, если Васька выпивши, так он и слоняется по лестнице.
— Был бы у девки отец, — снова начала первая старуха, — отходил бы ремнем по заднице, сразу бы поняла, как себя вести следует!
— Да какой там отец! — махнула рукой вторая. — С этакой мамашей чего хорошего ждать? Яблочко от яблони…
Я в это время безуспешно рылась в сумке в поисках ключей от домофона.
— Сами кошелки старые! — раздался рядом Тинкин голос, звонкий от злости.
— Тина! — вскричала я. — Как ты разговариваешь со взрослыми?
— Да плевала я на них! — Тинка подошла ближе. — Какое право они имеют нас оскорблять?
— Слушай, тебе обязательно нужно их провоцировать? — рассердилась в свою очередь я. — Что, нарочно возле подъезда толчетесь, нельзя подальше отойти?
— Где хочу, там и стою! — Тинка обратила агрессию на меня. — Нечего тут распоряжаться…
Я наконец нашла ключи и проскочила в двери. В нашем общем с соседями тамбуре было темно, как в преисподней. Второй день, как перегорела лампочка, и наша очередь ее менять. Вчера вечером я пришла поздно, просила сестру напомнить Геннадию, утром, когда я уходила, они еще спали. Ощупью я добралась до двери в квартиру. Нечего было и думать найти в темноте замочную скважину, так что я долго жала на дверной звонок, пока не поняла, что никто не откроет. Мама плохо слышит, Геннадий принципиально не подходит ни к двери, ни к телефону, а сестры, очевидно, нет дома.
Открылась дверь соседей, их невестка выкатила коляску, не поздоровавшись со мной. Пока она разворачивалась, я при свете успела вставить ключ в замочную скважину и распахнуть свою дверь.
И сразу же налетела на «Аврору».
Я уже говорила, что муж сестры художник. «От слова „худо“, — тихонько добавляет Тинка. Кроме нее, никто в нашем доме не осмеливается произносить это вслух. Геннадий очень трепетно относится к своему творчеству, а сестра — очень трепетно к своему мужу, так что оскорбивший его рискует получить хорошую взбучку.