* * *
Маленькой Лорочке еще не исполнилось двух лет, как однажды вечером к ним постучал полковник Алексеев.
— Все, Хиля, больше не могу! Выручай, иди ко мне на работу!
— Да я же все уже забыла! И еще меня тут родственники в нотариусы устраивают…
— Нотариус — дело хорошее, ничего не скажешь. Огромную деньгу зашибают нынче. А мы из этих дел по нотариусам выплыть не можем. Одни трупы, одни трупы после этих нотариусов, — простонал Алексеев, растирая виски.
— А ребята? Они ведь давно о настоящем деле мечтали! Они-то где?
— В п…де! Вот где! Прости за выражение, конечно. Платят нам немного, вот они и подались по банкам и коммерческим структурам в охраннички. Смешно сказать, только старики остались. Манохин все еще пашет, из него уже песок сыпется. А кадр он — бесценный! У него на нынешних подонков вся картотека в голове, он их с малолетства всех знает. У меня в отделении нынче либо дурики молодые, необстрелянные, сразу после школы милиции, идеи у них, видите ли! Сами на пулю лезут! Либо такие, которых ни в охрану, ни в нотариусы не берут. Ни украсть, как говорится, ни покараулить! А начальство все бумажки требует! Выходи, Хиля! Я тебе место под гараж выделю, под коттедж, милиционеров на субботник там тебе организую. Я же понимаю, что тебе с ребенком да без мужа на такой работе без помощи не выжить. Садик тебе выбъю, путевку какую-никакую, «Мать и дитя», например… Выходи! Бабка-то твоя жива?
— Жива.
— Вот и дай ей Бог еще пожить, а ты — выходи!
Проводив Алексеева, Хиля даже не знала, как такое сказать бабушке. Но бабушка, конечно, все слышала, прильнув ухом к двери. Она к старости хуже слышать стала, раньше она бы слышала все и в кухне у плиты.
— Ох-хо-хо, Господи, направляешь ты стопы сыновей своих на дороги неведомые, — со вздохами молилась бабушка. Потом она обернулась к Хиле и сказала ей со слезой: «Лорочку в садик не отдам! Катитесь вы со своим Алексеевым в…» Хиля бросилась к бабушке на шею, и они долго плакали у нее на кровати.
И стала Хиля настоящей ментовской сукой. Алексеев приставил к ней под начало двух смешных заполошных пацанов — Сашеньку и Вовочку, только-только вышедших из школы милиции. Поначалу она очень злилась на молодых недоумков. Это надо же, прямо из отделения с допроса упустить подследственного! Бегай потом за ним по оврагам, обрывай дефицитные колготки! Она даже отчаивалась иногда, полагая, что никогда ей не вырастить из молодняка настоящих оперов. Она даже уговаривала их в охрану перейти. Но как-то с ними постепенно все образовалось, и ребятишки постепенно становились не только полезными, но и незаменимыми. Попутно она поставила оперативную работу отделения, соединила ее с бумажной, восстановила сеть источников информации, расставила всех по своим местам. И она слышала, как ее мальчики за спиной называли Алексеева «батей», а ее — «мамой Хилей». А по другому ее тут никто не называл. Она бы знала, она бы это шкурой почувствовала. Но сказать, что этой шкурой она чувствовала себя здесь совсем комфортно, было бы неправильно. У Алексеева появился неизвестно откуда новый заместитель — Лагунов. Придраться вроде бы было там совершенно не к чему, все, что он ни делал или ни говорил, было совершенно правильным, он и на праздниках пил со всеми наравне, шутил, но этой самой ментовской шкурой Хиля чувствовала в нем чужака, а в холодных глазах она безошибочно читала одно короткое слово: «Жидовка!» И с тоской она ждала того момента, когда через семь месяцев Алексеев уйдет на выслугу, а Лагунов во всю развернется у них в отделении.