– Я совсем забыла о нем, – рассмеялась она.
– Мой отец был сапожником, – начал Дикштейн. – Он прекрасно подбивал подметки, но бизнесменом был никудышным. Все же тридцатые годы были очень благоприятными для сапожников в лондонском Ист-Энде. Люди тогда не могли позволить себе часто покупать новую обувь, так что из года в год они ремонтировали старую. Мы никогда не были богаты, но все же у нас было чуть больше денег, чем у окружающих. И, конечно, вся семья постоянно давила на отца, чтобы он расширил свое дело – открыл вторую мастерскую, нанял помощника.
Сузи протянула ему чашку с кофе.
– С молоком, с сахаром?
– Только с сахаром, без молока. Спасибо.
– Так, продолжайте. – Он был из другого мира, о котором она ничего не знала: ей никогда не приходило в голову, что времена депрессии могли стать благословением для сапожников.
– Торговцы кожей считали моего отца очень трудным покупателем – им никогда не удавалось всучить ему ничего, кроме высшего сорта. Если встречался второсортный материал, они говорили между собой: «Даже не пытайтесь предлагать его Дикштейну, он вам его тут же вернет». Так, во всяком случае, мне рассказывали. – На его лице снова мелькнула легкая улыбка.
– Он еще жив? – спросила Сузи.
– Умер перед войной.
– Что с ним случилось?
– Видите ли… Тридцатые годы были временем расцвета фашистского движения в Англии. Каждый вечер они устраивали шумные митинги на открытом воздухе. Ораторы сообщали, что евреи правят миром, высасывая кровь из простого народа. Эти ораторы и организаторы митингов являлись уважаемыми представителями среднего класса, но толпы состояли из откровенных бандитов и шпаны. После митингов они маршировали по улицам, били стекла и задирали прохожих. И наш дом, конечно, стал заманчивой целью для них. Мы были евреями, у моего отца была мастерская, и тем самым он – кровопийца, и, в полном соответствии с их пропагандой, мы жили немного лучше остальных соседей.
Он замолчал, уставившись куда-то в пространство. Сузи ждала, когда он продолжит повествование. Рассказывая, он вроде бы съежился – скрестил ноги, плотно обхватил локти руками, опустил плечи.
– Мы жили над мастерской. И каждую эту проклятую ночь я просыпался, ожидая, когда они пойдут мимо нас. Меня не покидало чувство жуткого страха, главным образом, потому, что я видел, как испуган мой отец. Порой они ничего не делали, просто проходили. Обычно они орали свои лозунги и призывы. Часто, очень часто, они били у нас стекла. Пару раз они врывались в мастерскую и все там крушили. Я думал, они вот-вот взберутся по лестнице. Я прятал голову под подушку, плакал и проклинал Бога за то, что он сподобил меня родиться евреем.