Стало быть, боясь потерять ее, он продолжал ее обманывать, уподобляясь человеку, парализованному страхом на краю пропасти.
Она, разумеется, чувствовала, что здесь что-то не так. Жан-Пьер ощущал это по тому, как она иногда на него смотрела. Но Джейн сознавала, что в этом скрывалась проблема их взаимоотношений. Ему было ясно, что вся его жизнь представляла собой сплошной обман.
Об абсолютной безопасности для него не могло быть и речи, однако он постарался подстраховаться на случай разоблачения ею или кем-нибудь еще. Выходя в эфир, Жан-Пьер использовал код, не потому что его могли подслушать повстанцы – у них просто не было радиоприемников, а потому, что это могли сделать в афганской армии, которая кишела предателями, из-за чего для Масуда не было никаких секретов. Радиопередатчик Жан-Пьера был достаточно маленьким, чтобы его можно было спрягать в двойном дне сумки с медикаментами или, если он не брал ее с собой, в кармане рубашки или своих широченных афганских штанов. Недостатком радиоприемника было то, что запаса его мощности хватало лишь для очень непродолжительных сеансов связи. Чтобы передать все детали дорог и графиков продвижения колонн, даже в закодированном виде потребовалось бы значительно больше времени, т.е. понадобился бы несравненно больший по размерам аппарат с батареями. Жан-Пьер и мосье Леблон высказались против этого. И вот теперь Жан-Пьер был вынужден встречаться со своим связным, чтобы передавать ему полученную информацию.
С какой-то горной вершины Жан-Пьер посмотрел вниз на небольшую долину. Тропа, по которой он шел, вела вниз, к другой долине, расположенной под прямым углом к этой. Ее рассекал надвое бурный горный ручей, блестевший под лучами полуденного солнца. По другую сторону ручья его взору предстала еще одна долина, уходившая вверх в горы по направлению к Кобаку – главной цели его маршрута. Там, где пересекались три долины, на ближайшем к нему берегу реки стоял небольшой каменный домик. В этом районе было полно таких примитивных строений. Жан-Пьер подумал, что их построили кочевники и кочующие торговцы, а служили они главным образом для постоя на ночь.
Держа Мэгги под уздцы, Жан-Пьер стал спускаться с горы. Анатолий, наверное, был уже на месте. Жан-Пьер не знал его настоящего имени и чина, но предполагал, что он служит в КГБ. Из его слов, сказанных однажды о генералах, Жан-Пьер решил, что по чину Анатолий – полковник. В любом случае, он не был штабным офицером.
Эту точку и Баграм разделяли примерно восемьдесят километров гористой местности, и Анатолий преодолел ее пешком в одиночку за полтора дня. Он был русским восточного происхождения с высокими скулами и желтоватой кожей, а в афганской одежде он мог бы сойти за узбека из монголоидной этнической группы на севере Афганистана. Этим объяснялось, почему он несколько замедленно говорил на дари, ведь у узбеков был свой собственный язык. Анатолию трудно было отказать в мужестве, он, разумеется, не говорил по-узбекски, поэтому над ним постоянно висела опасность разоблачения, он также знал, что с взятыми в плен русскими офицерами повстанцы играют в бузкаши. Риск, связанный для Жан-Пьера с такими встречами, был чуточку меньше. Его постоянные путешествия по отдаленным селениям с целью лечения больных не очень-то бросались в глаза. Тем не менее, если бы кто-нибудь заметил, что Жан-Пьер по «случайности» контактирует чаще одного или двух раз с одним и тем же странствующим узбеком, могло возникнуть подозрение. И разумеется, если бы какой-нибудь владеющий французским афганец подслушал его разговор с тем странствующим узбеком, Жан-Пьер мог бы рассчитывать только на мгновенную смерть.