Истерия СССР (Семашко, Немоляев) - страница 29
<…>;
По окончании проделать все операции в обратном порядке.
Увы, история космонавтики знает немало поистине трагических страниц. Одна из таких трагедий произошла 14 января 1966 года во время полета Кравцова. Сергей Кравцов, неутомимый экспериментатор, решил попробовать снять не нижнюю, а верхнюю часть скафандра и затем занести результаты в бортовой журнал. На земле об инициативе Кравцова никто не знал, а сам космонавт доложить не счел нужным. Последствия такой «самодеятельности» оказались весьма печальными: в результате резкой декомпрессии торс Кравцова в одно мгновение был буквально разорван на куски. (Справедливости ради следует заметить, что это случилось до того, как скафандр Грушина начали использовать повсеместно. Для многих такой скафандр был еще в диковинку, и практически никто из космонавтов к тому времени не овладел навыками работы с новым скафандром в полной мере.)
Сергей Кравцов
К концу 60-х годов постепенно возрастает продолжительность космических полетов, растет число членов экипажа. Уже не редкостью становятся групповые полеты с двумя, а то и тремя космонавтами, одновременно находящимися на борту корабля. Все это создает новые проблемы.
Чем дольше продолжался полет, и чем он был многочисленнее, тем больших размеров ведро требовалось для обеспечения нормальной жизнедеятельности экипажа. Так, если в полете Бурцева объем ведра составлял 2,9, то уже к пятнадцатидневному полету Абрамяна — Лемке объем его вырос до 8,4. В таком ведре мог свободно разместится взрослый барсук, да и занимало оно до 1/3(!) общей полезной площади космолета. Дальнейшее увеличение объема ведра могло в недалеком будущем полностью парализовать всю научную работу, которую вели космонавты на борту корабля.
Выход из этого тупикового положения подсказала сама жизнь. Осенью 1967 года, во время группового полета Неволина — Федяева возникла критическая, почти аварийная ситуация. Вот что вспоминает об этом сам Неволин:
«Экипаж должен был оставаться на орбите еще около недели. Однако уже вечером в субботу стало ясно, что дальнейшее пребывание на борту корабля не представляется возможным: Ведро не закрывалось уже третьи сутки! Под угрозой срыва оказался важный эксперимент: наряду с различными научными исследованиями нам было поручено выращивание в условиях невесомости детеныша опоссума. Будучи командиром корабля, я понимал, что несу немалую ответственность, и, тем не менее, все более укреплялся в своем решении: опорожнить контейнер вне корабля.
В ночь с субботы на воскресенье Федяев находился на вахте; я сделал вид, что заношу в журнал результаты последних антропометричеких измерений. Улучив момент, я незаметно снял блок-замок с выходного люка, и толкая впереди себя ведро, медленно поплыл в сторону выхода. Федяев обернулся и увидел меня с ведром, выходящего в открытый космос. «Всё, не могу, надо выносить!» — вырвалось у меня. «Куда?! Куда?!!» раздался в наушниках его испуганный крик, — но помешать мне уже никто не мог: придерживаясь одной рукой за край проема, другую я высунул в бездонную черноту космоса и опрокинул туда ведро, стараясь не выпустить его. Не помню, как долго я находился вне пределов корабля — то были незабываемые ощущения; наконец, непонятное чувство холода погнало меня назад. Я плотно закрыл за собой люк изнутри, накинул блок-замок, обернулся и увидел Федяева. Выражение испуга уже покинуло его лицо; он улыбался мне, и в его улыбке я увидел облегчение и благодарность».