Тут ещё много всякого такого. Файзула сначала стирал, стирал надписи, а потом махнул рукой.
Но одну надпись я сам стёр. А именно: «Саня + Поля =?» Вместо этого я написал: «Ну и дура ты, Куркина!»
Теперь я ничего не буду писать про Тентелева. Это ж надо, нахал какой! Теперь я с ним так рассчитаюсь! Наличными.
Я вошёл во двор и крикнул:
— Тентелев, эй, Тентелев!
Но его окно не открывалось. Может, он ещё не пришёл.
Зато Куркина с самого верхнего этажа высунулась.
— Скачков, — кричит, — не мешай уроки делать! Как пришёл, так и кричит! Прямо уши болят от твоего крика.
Я кричу:
— Молчи, Куркина! Закрой поддувало!
Тут Куркина начала кривляться.
Я тогда кричу:
— Михеев!
Но и у Михеева окно закрыто. Может, не слышит.
Тётя Сима высунулась из своего окна и говорит:
— Будет тебе выкрикивать! Поди поешь рыбного супу.
Я говорю:
— Мне нельзя, тётя Сима, я зуб лечил. Мне теперь два часа нельзя ни есть ни пить. Только кричать можно.
— Вот наказание-то, — говорит тётя Сима.
«Не буду, — думаю, — здесь стоять». Стоишь, как на трибуне. И каждый тебя дёргает. Пойду лучше к Михееву на лестницу, подожду его. А сверху увижу, как Тентелев придёт.
Почта теперь уже скоро. Почтальона сразу увижу, наша ведь парадная напротив.
С Михеевой лестницы нашу комнату видно насквозь. Даже щели между половицами, даже ручку дверную. Ручка медная, гранёная, она мне до сих пор ладонь холодит. Она кислая на запах и на вкус.
В нашем флигеле на каждом этаже маленькая квартира: комната и кухня. Сразу видно, в нашу квартиру ещё никого не вселили. Стоит слепая и глухая…
Я даже не знаю, сколько я просидел на этом подоконнике. Кто-то проходил, а я и не видел. Не обращал внимания. Может, я просто сидел и ни о чём не думал? Но тогда как бы я вспомнил про пожар?
А я так хорошо вспомнил про пожар, что мне даже показалось, будто снова кто-то мне спать не даёт, почему-то одеяло стянули…
…Кто это ему спать не даёт, почему одеяло стянули? Да нет же ещё, нет… Лампы под потолком горят, но как-то тускло, рассеянно, как в бане. Воздух вокруг них светится, какие-то струи плывут, закручиваются… Дым, это дым. Может, ему сон такой снится?
Нет, это не сон. В горле горько и сладко, Саня кашляет и садится на кровати. Над ним мама стоит, волосы её окутаны белым облаком.
— Да скорее же, — говорит она, — вот штаны, давай ноги, ах ты, господи, он ещё спит!..
— Готовы? — откуда-то из-за дыма спрашивает отец и тоже кашляет.
— Он ещё не одет.
— Да не надо ничего, заворачивай его в одеяло!
Нет, это не сон.
— А что это? — кричит Саня. — А что?
— Пожар, вот что, — говорит мама, и слёзы её капают на Санино лицо, а руки не слушаются.