— Ну уж это сам выбирай, — говорит тётя Сима.
«Ах ты, Тентелев, — думаю, — ах, вражина!»
— Ну, будет тебе одному сидеть, пойдём ко мне, чаю попьёшь, а там и щуку будем жарить.
— Спасибо, — говорю, — я не хочу.
А я хочу есть, да не хочу к тёте Симе. Я знаю, как у неё там, в первом этаже. Когда я был маленький, родители меня иногда у неё оставляли.
У неё там ковричек, здесь — половичок. Там пупсик, здесь слоник. Там у неё пузырьки с лекарствами, здесь у неё квитанции за двадцать лет. Там — грелка, здесь — бумажный цветочек. Маслёнка и мышеловка. Варенье и клизма. И запах густой, тягучий.
Нет, не пойду.
— Не пойду я, тётя Сима.
— Ну, полежи, надумаешь, так придёшь.
А я и не надумаю.
Я подумал, что раз Михеева с Суминым так долго нет, то, значит, их не признали в очереди. У нас так случается, что в очереди не признают. А то бывает, что, наоборот, признают. Кто-нибудь из нашего дома стоит и говорит тебе: «Ну чего вы так долго ходите, идите, вы же здесь стояли!» А Михеева с Суминым не признали, значит.
Так и есть, в очереди за арбузами я не нашёл ни Сумина, ни Михеева. Тогда я просто так возле лотка постоял. Арбузы были крупные, все говорили, что астраханские. У нас всегда хорошие арбузы продают. Продавец дядя Гриша подносит их к уху и слушает. Он пучит глаза и говорит: «Тихо, граждане, ничего не слышно!» И снова слушает. У него спрашивают: «Гриша, можно навырез?» А он отвечает: «Нет, граждане покупатели, арбузы продаются только на слух». Мой батя тоже умеет слушать арбузы. Он говорит, что когда арбуз спелый, то он поёт песенку: «Я спел, я поспел, кто успел, тот и съел». Когда я был маленький, я этому верил. Теперь, конечно, не верю. Вот батя приедет — и мы пойдём покупать арбуз.
Я пошёл во двор и крикнул:
— Михеев!
Но из окна никто не высунулся.
Тогда я снова пошёл на улицу.
Потом снова во двор.
Потом снова на улицу.
Но потом подумал: что это я буду ходить то во двор, то на улицу, сяду лучше на диван и подожду почтальона.
Только уселся, а тут через проходной двор идёт мой одноклассник Палён. Я обрадовался ему.
— А, здорово, — кричу, — давно не виделись!
А он за щёку держится. Его прямо перекосило. Он одной рукой за щёку держится, а другой себя охраняет.
— Не тьёгай меня, — говорит Палён. Я говорю:
— Да я и не трогаю. Что, зуб болит?
— Боит, — отвечает. — Сий никаких нет. Пойдём со мной в поикинику, а?.. Я один боюсь, навейно, йвать будут.
Я послушал, как Палён букву «р» не выговаривает, и мне его стало жалко. Он вообще у нас болезненный товарищ, от физкультуры вечно освобождён.