В Глазго Ребус не знал, как убить время. Можно было пойти в бар «Подкова», или погулять по Келвинсайду, или дойти до самого Клайда. Можно было даже навестить старых друзей, если предположить, что такие еще остались. Город менялся на глазах. В течение последних лет Эдинбург расползался, терял привычные очертания, а Глазго, напротив, становился все более изысканным и современным: на смену запечатленному в общественном сознании образу беспробудного пьяницы явился образ самоуверенного щеголя.
Но у всякой медали есть оборотная сторона. Город, несомненно, утратил часть своего неповторимого колорита. Сверкающие витрины магазинов, пивные бары и здания офисов казались совершенно безликими. Такие можно встретить в любом цивилизованном городе мира – унылое и монотонное позолоченное однообразие. Не то чтобы Ребус тосковал; это было бы глупо, так как в пятидесятые, шестидесятые да и в начале семидесятых здесь было самое настоящее болото. А люди практически не изменились: грубоватые, но не лишенные своеобразного чувства юмора. Пивные тоже не очень-то изменились, хотя клиенты стали одеваться чуть более респектабельно, да в меню рядом с традиционными блюдами появились лазанья и чили.
В пивной, у стойки бара, Ребус съел два пирога. Не от голода – от безделья. Самолет приземлился по расписанию, машина уже ждала его в аэропорту, до Глазго они доехали очень быстро. В двенадцать часов двадцать минут он уже был в центре города, а в суд его должны были вызвать не раньше трех.
Как убить время?
Он вышел из пивной и, чтобы срезать путь (хотя, по правде говоря, он понятия не имел, куда идет), побрел вниз, по вымощенной булыжником улочке, по направлению к железнодорожным мостам, осыпающимся зданиям складов и пустырю, усеянному мусором. Там шатались какие-то люди, и он быстро смекнул, что принятое за мусор на самом деле было товаром, выставленным на продажу. Он забрел на блошиный рынок, на котором торговали отверженные мира сего. На земле лежали груды сырого нечистого тряпья; рядом стояли продавцы, в полном молчании переминаясь с ноги на ногу; поодаль кто-то грелся у костра. Люди покашливали, но рта никто не раскрывал. Тут же крутилось несколько панков с шикарными разноцветными ирокезами на головах; эти ребята выглядели столь же неуместно на фоне общей серости, как стайка попугаев в клетке с воробьями. Похоже, они не собирались ничего покупать. Местные поглядывали на них с подозрением; и их красноречивые взгляды говорили: катитесь отсюда, чертовы туристы.
Под арками были узкие проходы, по бокам которых располагались торговые ряды и самодельные прилавки. Запах здесь был еще ужаснее, но Ребусу стало интересно: такого разнообразия не сыщешь ни в одном супермаркете. Сломанные очки, старые радиоприемники без верньеров, лампы, поношенные шапки, потускневшие кухонные ножи, кошельки и сумочки, неполные наборы домино и колоды карт. На одном прилавке не было ничего, кроме кучи обмылков (добытых, по всей вероятности, в общественных туалетах). На соседнем продавались вставные челюсти. Какой-то старик с неудержимо трясущимися руками уже нацепил нижнюю челюсть и теперь пытался подобрать верхнюю. Ребус скорчил гримасу и отвернулся. В это время панки обнаружили коробку с солдатиками.