Надо отдать Крейзи должное: неисправимый идеалист, он твердо придерживался раз и навсегда выбранных принципов. Как и положено настоящему команданте, он являл собой средоточие чистых помыслов и возвышенных идеалов, сияя на нашем идеологическом небосклоне подобно нестерпимо яркой звезде.
В его присутствии мне казалось, что все, что мы делаем, облечено в доспехи высочайшего смысла, что нас ведет в бой какая-то невообразимо важная цель. Эта цель искрилась и плясала перед моим внутренним взором, в едином порыве организуя всю мою жизнь. Но я — скверное зомби, и стоило Крейзи отойти в сторону, как зажженное им пламя тухло в ледяной пустоте моего собственного разума.
Тогда все те вещи, о которых толковал Крейзи, таяли, словно невесомое облако конопляного дыма. Бескорыстное “служение идеалам” представлялось делом безвыгодным, “гармоничное сосуществование с природой” — сомнительной и малопонятной хуйней, а “освященный законом путь борьбы” — пустыми словами.
Впрочем, Крейзи был на этот счет иного мнения. И среди нас не нашлось никого, кто решился бы указать ему на некоторые погрешности, допущенные им при оценке господствующих в коллективе умонастроений. Крейзи пребывал в прискорбном неведении (полагая, что товарищи героически захватывают “браконьерские” фуры при въезде в город) до того самого дня, когда Кримсон с присущей ему широтой решил отметить успешную реализацию очередной партии елок. Во время этого застолья наружу выплыло сразу несколько “любопытных историй”.
— Прикиньте, — толковал Кузьмич, вместе со Строри ездивший в боевое охранение самого последнего груза, — какая хуйня вышла! Пригнали мы фуру из Каменки к Звездному рынку, а покупатели наши оказались хачи. Встали мы…
При словах “пригнали из Каменки” Крейзи недоуменно поднял бровь, но перебивать Кузьмича не стал: тот говорил увлеченно.
— Стали они ебать нам мозг, дескать, старшего сейчас нет, он приедет позже, а все деньги находятся у него. Пускай мы пока что выгружаем елки в загон, и когда старший придет, он все пересчитает и решит, сколько это стоит. Только будет это не скоро, так что они пока что пойдут, а мы пускай дожидаемся старшего. Тут Кримсон и говорит: “Как же мы его узнаем?”, а они отвечают: “Это такой высокий мужчина, большой, с красивым пузи!”
— Короче, заебали они нас, — перебил Барина Строри. — Тогда мы отобрали у них паспорта и отправили будить ихнего “старшего”. А пока они за ним ездили, к нам менты подвалили. Спрашивают нас: “Кто вы такие?” Мы им: “Лесная охрана, на боевом, блядь, посту!” Тогда они посмотрели на нас с подозрением и говорят: “А вы Гущина, случаем, не знаете?” Мы им: “Кто же этого пидора не знает! А вы почему спрашиваете?” И тут они нам такое выдали… Оказывается, подвалившим ментам Володя Гущин оказался отлично известен. Его слили втихую из детской комнаты милиции за связь с поднадзорным подростком, не желая доводить дело до суда и предавать этот случай широкой огласке. Порадовавшись этой истории, мы продолжали застолье, но тут Кримсон, увлекшись выпивкой, “сболтнул лишнего”: