Цветной телевизор я видел до этого раз в жизни. Я расслабился и стал смотреть военный фильм. Он вошел в нее – я это чувствовал. Японские самолеты с самоубийцами пикировали на цели. Она вскрикивала, стискивала его, вонзалась в него пальцами – я это знал. Капитанский мостик американского эсминца объяло пламя. Поршень Тристрама ходил взад-вперед. Японцы разворачивались для нового захода. У моряка на палубе изо рта сочилась кровь, она стекала на подбородок и капала на рубашку. Мои дети высокой волной колыхались за диваном. Моряк утер кровь, взглянул на свою руку и, пораженный, медленно осел на палубу. Дети приближались к апогею. Самолеты снова приготовились сеять смерть. Кто-то что-то кричал пулеметчикам, и прямо на вскрике его поразил снаряд, его отшвырнуло на палубу, фонтаном брызнула кровь. Рот раскрылся. Следующий кадр – чьи-то закрывающиеся глаза. Рука в предсмертной судороге стиснулась в кулак – и тут же разжалась. Кто-то закричал. Но не я. Я даже не слышал крика. Это американский офицер – рот его открылся, глаза сомкнулись. Я в свою очередь зажмурился, потом открыл глаза. Новый налет. Но это уже не японцы, один из пилотов – Джон Уэйн. Рот его – круглое отверстие, задний проход. Тр-рах! Наверное, они уже излились. И заляпали шикарный новый ковер. Дыхание налаживается. Уэйн вовсю дает прикурить этим пилотам-самоубийцам. Моряки радостно кричат и улюлюкают. Уэйн самодовольно ухмыляется, хмырь несчастный. Тоже, небось, кончил от удовольствия? Еще бы, такой кайф!
Дженни приподнялась над диваном. На ней – трусики и лифчик. Это как понять? И он – в трусах. Он что-то говорит Дженни и показывает на пол. Она вскрикивает, выносится из комнаты и через секунду влетает назад с влажной тряпкой. Не нужно кричать, девочка. Вас никто не видит – только я. Она снова исчезла за диваном – наверное, взялась драить пол. Поднялась, оценивающе посмотрела на свою работу, осталась довольна и принялась натягивать на себя одежку. Тристрам уже почти оделся. Они выключили проигрыватель, прибавили звук у телевизора. Что, вот так и оставят меня здесь в одиночестве? Да, так и оставили… подожду, дам им минут пятнадцать. Тут меня затрясло от холода. Сейчас бы пальто на меху. Попрошу отца – пусть подарит на Рождество. Зачем оно тебе, сынок? Чтобы стоять на холоде, смотреть и не мерзнуть, папочка. А-а, сынок, ну конечно. Пятнадцать минут дети чинно смотрели телевизор. Джон Уэйн вернулся в родной городок – герой войны. Жена и сынишка писали от радости и счастья – выдержать это я уже не мог. Я прокрался вглубь сада и хотел перемахнуть через забор, но вдруг услышал – стеклянные двери гостиной открываются. Я остановился, обернулся и нырнул за куст. Любовники вышли подышать свежим воздухом. На Тристраме был какой-то жуткий военный плащ-палатка цвета хаки, он доходил до самой земли, кажется, в него могли поместиться минимум еще два человека. Тут же из дома выпорхнула Дженни, она заскакала по саду, похлопывая себя руками.