По мере накопления флективных форм язык может превратиться в агглютинативный или фузионный.
К агглютинативным языкам относятся тюркские, где, например, слово «кыз» — девушка — склоняется так: «кызга» — девушке, «кызлар» — девушки, «кызларга» — девушкам. То есть частица «-га» обозначает дательный падеж, а частица «-лар» — множественное число.
К фузионным языкам принадлежат все древние и многие современные индоевропейские языки — например, русский, где в слове «девушкам» окончание «-ам» обозначает и падеж и число одновременно.
Одно из таких превращений полнозначного слова в служебную частицу, а затем в окончание произошло в славянских языках практически на глазах историков.
В праславянском языке существовали только краткие прилагательные, которые морфологически не отличались от существительных и были в таком виде унаследованы всеми славянскими языками, включая древнерусский. «Девица-красавица Аленушка полюбила добра молодца Иванушку».
Однако по правилам современного русского языка такое словоупотребление считается архаизмом. Положено говорить и писать «доброго молодца». Откуда же взялось это прилагательное «доброго», которого не было в праславянском языке?
Все очень просто. В праславянском языке было местоимение «и», равнозначное слову «он» или «этот». В косвенных падежах оно до сих пор сохранилось в русском языке: «его», «ему», «их» и т. д. Но уже на ранней стадии развития славянских языков это местоимение выполняло также роль определенного артикля, который обычно употреблялся после прилагательного.
Соответственно, фраза «этот добрый молодец» по-древнеславянски могла звучать так: «добръ-и молодец», что в результате фонетических изменений превратилось в «добрый молодец». Точно так же и в родительном падеже: «добра его молодца» в результате редукции превратилось в «добраго молодца». Так, кстати, и писалось до революции, и в этом отношении реформа 1918-го года отступила от логики.
Но суть не в этом, а в том, что по сути уже в историческое время в славянских языках образовалась новая флексия, новая система склонения прилагательных.
На первый взгляд все это может показаться усложнением граматического строя. Но на самом деле это — особая форма упрощения, связанная с особенностями речевого автоматизма. Человек бессознательно стремится к экономии речевых усилий, и ему проще произносить конструкции с одним и тем же грамматическим значением всегда одинаково, а не строить фразу каждый раз по-новому. И в результате такие конструкции омертвляются, становятся неразрывными. Служебная частица сливается с полнозначным словом, и возникает флексия.