Тихоня бывал истеричным, но, так как это сводилось к игре на публику, — опасности в эти минуты не представлял. Опасным он становился, когда вдруг притихал. Тогда он вбирал в себя воздух, задерживал дыхание и кидался на противника, как песчаная змея эфа. Как-то раз один культурист сказал ему на канале Грибоедова:
— Я запрещаю тебе воровать возле моего кафе!
Тихоня притих, кинулся, откусил спортсмену ухо, и культуриста после этого прозвали Пью.[7]
Баламут свой псевдоним получил за неуемный мутный характер. Если что-то ему было не по душе — начинал орать, что, дескать, в гробу он все видал и так далее и даже более. При этом он размахивал руками и кидался пепельницами. Правда, утихал он быстро. Однажды он разошелся так, что даже напугал конвой на этапе Пермь — Коряжма. Потом утих, а конвой, наоборот, — взъерепенился, даже ведро хлорки по вагону рассыпали отчего зэкам стало оч-чень неуютно. Так до Коряжмы и ехали. Когда добрались наконец, то каторжане, перемещавшиеся со скандалистом в одном «купе», сказали ему душевно:
— Поклон тебе, Баламут, до земли!
Груздь со Шляпой слыли профами по зажиточным квартирам. Инструмент, то есть разнообразные отмычки, они всегда изготавливали сами. Работать любили ладно, не торопясь, и предпочитали «ставить» хаты объемные. Особую слабость они имели к четырехкомнатным сталинским квартирам с мебелями и гравюрами. «Хабар» сдавали через сухумских барыг в Армению и Грузию. На «работу» они всегда надевали пояса любовно хромированными отверточками, лобзиками и ключиками.
— Твой инструмент? — спрашивали, бывало, Шляпу в уголовном розыске.
— Мой инструментик! — ласково поглаживал тот сталь.
— Говорить будем? — интересовались без особой надежды опера и получали вежливый ответ:
— Вас тут так много — вот и поболтали бы между собой…
Груздь же любил повторять поговорку:
— Лучше жить честно. Но если не получается — воруй. Но лучше — не попадайся. Но если не получается — то не признавайся. Но — если не получается — бери все только на себя, за группу — больше дают.
Что касается Есаула — то ведь такие прозвания задаром не достаются — что тут добавишь…
Перед началом разговора все (кроме Тульского) выпили. Пожевали малость простой снеди вроде сала с лучком, а потом Варшава произнес вводно-вступительную речь, по смыслу напоминавшую выступление Токарева, только пересказанное несколько другими словами. Ну и терминология, естественно, тоже была другой. Вор говорил емко, в оконцовке спросил:
— Что, бражники… Тему все вкурили… Подсобим, ал и что?
Гости переглянулись, Тихоня затянулся глубоко беломориной и, косясь на Токарева с Тульским, поинтересовался: