* * *
– Ваше имя, – сказала сонная администратор. Андрей Борисович назвал его и протянул паспорт. – Не нужно, – отодвинула документ администратор, – не в Москве чай. Достаточно слов. Платить сразу будете?
– Сразу, – кивнул Андрей Борисович и вынул деньги.
Пять лет назад Андрей Борисович был просто Андреем. А теперь во как: по отчеству. В двадцать пять ты, получается, мальчик, а в тридцать – уже мужчина. И коллеги как-то быстро забыли, что он всего лишь Андрей. Борисович и Борисович. А потом вообще одно отчество останется – у стариков часто так – Петрович, Палыч. Сначала Андрейка, потом Андрюха, далее Андрей, Андрей Борисович и в конце незамысловато: Борисыч. А вне жизни – с фамилией – это для бумаг или поминок, например. Объективная данность, как пишут в учебниках.
Андрей решил, что сейчас уляжется в постель, будет спать, спать. В поезде разве выспишься? Хорошо, если б в номере не толклись, – он едва выносил присутствие незнакомых людей. А сходиться с ними он не умел. Зажимался, не знал что сказать и куда деть руки. Но, бывало, по вдохновению такое выдавал, что сам удивлялся. Точно парил над собой. И над зажатостью…
– За постель отдельно. – Женщина зевнула, и Андрей Борисович случайно увидел больной зуб.
– Отдельно? – удивился Андрей Борисович.
– А вы как думали, – подняла глаза администратор. – Многие со своей приезжают. Экономят. Поэтому, номер – отдельно, постель – отдельно. Не понятно, что ли?
– Все понятно, – миролюбиво сказал Андрей Борисович и взял квитанцию.
В номере оказалось холодно. За дверью свистел пылесос. Андрей Борисович сморщил нос: назойливо пахло пожилыми коврами. Не раздеваясь, он упал на кровать. Две соседние койки пустовали. Телевизор, три стула, по количеству предполагаемых постояльцев, низенький холодильник. «Богато», – подумал Андрей Борисович. Полежав с минуту, он поднялся и прошел к окну.
Издалека начинался очередной день. За стеклом кружило глупую рисовую крупу. Крупные зерна с разбегу плюхались на карниз, дробились, терялись в толпе себе подобных. Недобитый фонарь, склонив голову набок, дремал у табачного киоска. Взрезая девственную целину, одинокий прохожий крался к дороге. Андрей Борисович вздрогнул – в соседнем номере зашепелявило местное радио, где-то в трубах над головой пролилась вода. Он вернулся на кровать. Так и буду лежать до конца жизни, – подумал Андрей Борисович и повернулся на бок. – И пусть никто не ищет. Никогда. Ни за что. А через много-много лет в «Правде Снежина», на последней ее странице, в разделе «Происшествия» меленько-меленько напишут две строчки: иссохшая мумия мужчины, тридцати – тридцати пяти лет, обнаружена там-то, тогда-то. Имя неизвестно. И никто не вспомнит о человеке. Как будто и не было. А Марина Петровна и знать об этом не будет. Аминь и аллилуйя! Эх, Марина Петровна, Марина Петровна…