– Прощайте, мадам де Богарнэ, – сказала я, не вытерпев, – вы выскажете мне вашу просьбу после. Когда заедете.
Я очень устала, лицо у меня покрылось испариной, как часто случалось в последнее время. Воздух был невыносимо душен, и я даже в своем легком платье чувствовала себя отвратительно. Приближался ливень, и рынок поспешно свертывался, торговля прекращалась. Коммерсанты торопились в гостиницу, работорговцы забивали негров в колодки и уводили в тюрьму, крыша которой виднелась из-за пальмовой рощи.
– Сколько вы заплатили, Воклер?
– Четыре тысячи ливров, мадам. За семерых крепких рабов. Наши ванильные плантации получат отличную подмогу.
Я быстро, насколько позволяло состояние, пошла через площадь к гостинице мимо шеренги рабов – и вывезенных из Гвианы, и вест-индских. Громко зазвенела цепь. Раздались встревоженные возгласы работорговцев, засвистела плеть, и я, обернувшись, вскрикнула от испуга. Светлокожий стройный мулат, вырвавшись из рук надсмотрщиков, бросился ко мне, схватил за подол платья. Он был закован в железо, разъевшее ему руки и ноги, одет в лохмотья, сквозь которые проглядывала окровавленная спина.
– Что такое? – спросила я полуиспуганно. – Оставь меня!
– Мадам, ради Бога! Я умоляю вас!
– О чем?
– Купите меня! Ради Христа, купите! Иначе они убьют меня, уже сегодня убьют!
К мулату подбежали надсмотрщики, схватили за руки, пытаясь оттащить от меня. К месту происшествия приближался и сам работорговец – в черном сюртуке, с завитыми и напудренными волосами. В руках у него был кнут. Такими кнутами бретонские пастухи собирают свои стада.
– Мадам, я могу быть секретарем. Я крещеный и знаю два языка – английский и испанский. Мой бывший хозяин научил меня… Я могу составить любую бумагу, могу писать стихи…
– Сударыня, извините меня, – любезно обратился ко мне работорговец. – Будьте уверены, с этого черномазого спустят шкуру.
– Но он же не черномазый…
Ребенок шевельнулся у меня под сердцем, и я невольно поднесла руку к животу. Я не должна совершать злых поступков. Я не должна делать того, о чем позже пожалела бы… Мой ребенок – он все чувствует, все знает.
– Воклер, – произнесла я громко. – Воклер, идите сюда. Мулат смотрел на меня умоляющими глазами, и я невольно чувствовала смущение, смешанное с состраданием. У него были правильные черты лица, близкие к европейским, умный взгляд глубоких черных глаз. Какое-то предчувствие проснулось во мне: этот мулат еще поможет мне. Непременно… Подобные предчувствия меня никогда не обманывали.
– Воклер, я хочу, чтобы вы купили этого раба. Управляющий уставился на меня с полнейшим изумлением.