Олег перекрестился. Ульдин уколол палец и стряхнул несколько капель крови в огонь. Эриссу Рейд в темноте не разглядел.
Она приняла участие в последовавшем пире. Пировали с легким сердцем, передавая друг другу мехи с вином. Потом один из воинов встал, тронул струны лиры и запел:
Славный восстал Гиппиом, победивший злокозненных горцев,
Тот, что селенья их сжег, а самих их стервятникам бросил,
Женщин и злато добыл и главу вождя их, Скейдона.
Громко в руке его лук зазвенел и стрела полетела.
Остальные моряки под эту песню плясали на песке.
Когда ахейцы сели, встал Ульдин.
— Я спою вам песню, — предложил он.
— А после я, — сказал Олег. — Песню про странника, которого занесло так далеко от родимого Новгорода… — он икнул и стал тереть глаза кулачищем.
— Моя песня про степь, — сказал Ульдин. — Она поросла травой, а весной на ней алеют маки, словно кровь, и бродят жеребята на тонких ножках. Морды их нежнее щеки ребенка, и снится им день, когда они галопом поскачут догонять радугу…
Он запрокинул голову и запел на родном языке. И голос, и мелодия были на удивление нежными.
Рейд сел в стороне от костра, чтобы видеть все. Вдруг он почувствовал, что его тянут за рукав. Обернулся и увидел неясную фигуру Эриссы. Сердце его замерло. Он тихо, как мог, поднялся и вышел за ней из круга света на тропу.
Под деревьями было темно. Взявшись за руки, они на ощупь находили дорогу. Через несколько минут подъема перед ними была поляна. С трех сторон ее окружал лес. Светила луна. Рейд часто любовался ею на корабле, перед тем, как уснуть. Но тут было настоящее волшебство. И луна, и звезды отражались в зеркале моря. Звезды были и в траве, и на камнях — это сверкала роса. Воздух был теплее, чем на берегу, словно лес согревал его своим дыхание. Остро пахло прелой листвой. Негромко прокричала сова. Между камнями, поросшими мхом, жужжал ручей.
Эрисса вздохнула:
— Я надеялась, что для разговора мы найдем как раз такое место, освященное Ее близостью.
Этого момента он все время боялся, но сейчас ощутил в ней полную покорность судьбе — покорность, лишенную и печали, и радости.
Она расстелила плащ. Оба сели лицом к воде. Пальцы Эриссы коснулись бороды Рейда. Он увидел ее улыбку.
— С каждым днем ты все больше походишь на того Дункана, которого я знала, — прошептала она.
— Так расскажи мне, что с нами было, — попросил он.
Эрисса покачала головой.
— Я не все помню, особенно ближе к концу — какие-то обрывки, все в тумане… Рука, которая гладит меня, тихие слова… И колдунья, та, которая заставила меня заснуть и все забыть, — она всхлипнула. — Конечно, это было милосердием, если подумать, какие ужасы ожидали меня потом. Если бы и это «потом» так же затерялось в тумане.